Смена караулов
Шрифт:
Артиллеристы отбивались из последних сил, когда саперы начали ставить мины вблизи огневых позиций. Платон встретил тут и своих солдат из первой роты. Они, эти храбрецы, сделали все, что могли: два «тигра» уже пылали на минном поле, другие втянулись в орудийный поединок с пушкарями. Однако силы были слишком неравные, тем более что дивизион атаковали сверхтяжелые танки, которые трудно остановить легкими, трехдюймовыми пушчонками — вся надежда на редкие, счастливые попадания в гусеницы.
Платон понимал, каково приходится расчетам этих орудий, и послал туда всех, кто оказался под рукой, чтобы погуще ставить мины в полосе прорыва. Сейчас уже не саперы надежно прикрывали артиллеристов, а те в свою
На гребне вспаханной ложбины показалась новая волна немецких машин, не меньше полудесятка.
— Надо отходить, товарищ майор, — оказал Платону его заместитель капитан Зуев, вообще-то очень храбрый парень, родом из Донбасса.
— Пожалуй, — согласился он, бегло глянув на часы. Тридцать минут, обещанные полковнику, истекали.
Но тут из северного оврага, что темнел буквально в сотне метров от дороги, выползли еще два «тигра» и, кажется, «пантера». Немцы шли в атаку с фланга.
Зуев первым схватил мину, бросился по кювету навстречу танкам.
— Ульяна, быстро в машину! — крикнул Платон. — Василий, — круто повернулся он к шоферу, — давай во весь опор через Вереб, строго на запад. Мы их тут задержим…
И он кинулся за капитаном Зуевым, увлекая за собой водителей грузовиков.
Шахтер Зуев был наповал сражен пулеметной очередью в упор, но е г о «тигр» подорвался на мине, густо зачадил. Другой взял правее, ловко перескочил кювет, намереваясь по дороге выйти в тыл артиллеристам, и немедленно открыл огонь. Платон с размаху упал навзничь, оглянулся на гулкий разрыв снаряда: там, где только что стоял «виллис», полыхнуло жаркое бензиновое пламя. Тяжко охнув, Платон, не раздумывая, продолжал ползти наперехват «пантере». Магниевая вспышка ослепила его — он потерял сознание…
Как дальше развивались события, Платон узнал лишь на вторые сутки в каком-то дивизионном медсанбате. Утром 26 января, когда немцы заняли Вереб и продвинулись еще на север от него, 23-й танковый корпус, находившийся в резерве командующего Третьим Украинским фронтом, был срочно введен в дело — без всякого авиационного прикрытия, даже без артиллерийской подготовки. Для этого просто не было времени: противник мог, развивая успех на Бичке, окружить всю 4-ю гвардейскую армию или, того хуже, мог прорваться к Будапешту. Вот тогда-то и разыгралось встречное драматическое сражение, в котором участвовало с обеих сторон до четырехсот машин и более полтысячи орудий и минометов. 23-й корпус, вооруженный танками иностранных марок, имевшими слабую броню, понес большие потери, но задачу выполнил: решительное — ва-банк! — наступление немцев было остановлено его контрударом. Лучшие эсэсовские дивизии «Викинг», «Мертвая голова» — вся эта бронированная элита, поддержанная «королевскими тиграми» и «фердинандами», вынуждена была попятиться назад.
Когда Платону рассказал об этом армейский офицер связи, раненный всего несколько часов назад, Платон, все время думая о судьбе Ульяны, спросил офицера: не слыхал ли тот что-нибудь о саперах, действовавших в районе хутора Вереб.
— Что вы, товарищ майор, — удивился тот. — После такой драки целую дивизию не скоро отыщешь. Вы уж наберитесь терпения, через недельку, быть может, и найдете кого-нибудь из своих ребят.
Но Платон пролежал в медсанбате до конца февраля. Его хотели отправить в тыловой госпиталь, однако он убедил пожилого доктора не делать этого, так как ему стало значительно лучше. Правда, сильно болела голова, но он старался не жаловаться. К счастью, доктор оказался человеком сердобольным, отпустил его на денек с медсестрой в район освобожденного Вереба, где Платон надеялся хоть что-нибудь узнать о судьбе своего батальона.
Все поле вокруг хутора было загромождено мертвой техникой. Платон обошел старые позиции артиллеристов и насчитал вокруг одиннадцать сгоревших немецких танков. Но «виллиса» на дороге не было — наверное, уже убрали вместе с разбитыми трехдюймовками. На северных подступах к Веребу чернело настоящее танковое кладбище. Тут были машины всевозможных типов, немецкие и наши; одни из них вздыблены в атаке, точно кони; другие, уткнувшись длинными стволами пушек в весенние ручьи, будто жадно пили снеговую воду; третьи были напрочь обезглавлены, сорванные башни валялись рядом с ними; и всюду гусеницы, гусеницы, как штурмовые лестницы, брошенные на склонах глубокой балки… Платон понял, что именно здесь и встретились лоб в лоб танковые корпуса противоборствующих сторон.
Напасть на след батальона ему тогда, в феврале сорок пятого, не удалось. Только в самом конце войны, когда он принял другую часть в разгар наступления на Вену, Платон встретил на братиславской переправе через Дунай бывшего командира первой роты капитана Соколова, который сначала даже не поверил, что Горский жив. Соколов-то и рассказал кое-что комбату. Всего он сам не знал, потому что тоже был ранен в ту роковую ночь. По его словам, большинство саперов погибли вместе с артиллеристами, несколько бойцов угодили к немцам в плен и были замучены эсэсовцами в мадьярской кузнице, а Ульяна и шофер Вася, наверное, убиты прямым попаданием снаряда. Во всяком случае, он, Соколов, видел на дороге исковерканный «виллис». Но, может, Ульяну и Василия, раненных, вытащили с поля боя санитары из стрелкового полка, что спасали всех, кого можно было еще спасти. Кто знает?..
После войны Платон долго искал Ульяну. Он терпеливо, годами писал во все концы — и в Министерство обороны, и на Кубань, и тем немногим однополчанам, которые вышли живыми из балатонского танкового ада. Ему, как мог, охотно помогал и Соколов, служивший в то время в Венгрии. Но поиски ни к чему не привели. Был случай, когда Соколову, кажется, удалось приблизиться к цели: ходили слухи, что какой-то бесстрашный старик из Вереба укрывал у себя в те дни русских. Подполковник Соколов ухватился было за эту ниточку. Однако вскоре выяснилось, что старика того уже нет на свете… Так постепенно и смирился Платон с мыслью, что Ульяна его, конечно, погибла.
В пятьдесят пятом году случилась беда с самим Федором Соколовым. Он обезвреживал немецкую мину, которая с войны пролежала в днестровской пойме, затянутая илом, и, как видно, допустил трагическую ошибку… Платон помог вдове фронтового товарища — Ксении Андреевне с ее маленьким сынишкой перебраться на родной Урал, выхлопотал ей квартиру. А еще года через два, столько всего хлебнув, они поженились. То была раздумчивая, с добавкой нерастворимой горечи, тихая свадьба…
И вот теперь, когда прошла такая уйма лет, вдруг оказывается, что Ульяна жива! До Платона и раньше не раз долетало какое-нибудь позднее э х о войны, но это, последнее, так оглушило его сегодня, что Платон будто снова очутился там — на далекой, в черных проталинах, нашпигованной осколками венгерской земле, по которой полз он наперехват «пантере»…
ГЛАВА 3
Древние это занятия, очень древние — земледелие и строительство. И первооснова бытия людского. Не потому ли о делах сеятелей и каменщиков берется судить кто угодно, человек любой профессии, и никого не обвиняют в невежестве, хотя знание того же крестьянского труда часто сводится к готовому, печеному хлебу на столе, а знание кирпичной кладки замыкается в четырех стенах новенькой квартиры. Но всех этих «знатоков-любителей» можно простить; хуже, когда несведущие люди выступают в роли руководителей, которым положено принимать ответственные решения.