Смена климата
Шрифт:
Без интереса? Ага, сейчас! Никто не мог смотреть на него так дольше пары секунд. Вот и у этого глаза слегка округлились, брови приподнялись, и вопрос: «парень, ты дверью не ошибся?» отобразился во взгляде так явно, как если б рядом появилось облачко со словами. Нечасто в таких местах появляются припанкованные утырки в черной коже, серьгах, браслетах и кольцах, да еще и в темных очках посреди ночи.
Редко.
Может быть, вообще никогда.
— Я Заноза, — сообщил Заноза, оглядываясь. — Я к Турку. Он меня ждет, не дождется.
Здесь пахло оружейной смазкой. Не только от пистолета
А тут — две видеокамеры, и, на первый взгляд, больше ничего.
— Оставьте оружие в сейфе, будьте добры, — попросил мужчина.
Вспышка гнева от того, что ему указывали что делать, а не спрашивали, не мог бы он оказать такую любезность, оказалась погашена диссонансом между словами и взглядом администратора. «А лучше вали отсюда» — говорил этот взгляд. Заноза любил, когда люди думали о нем плохо, но не могли сказать об этом.
Когда говорили, впрочем, тоже любил. Он не ссорился с людьми, ему просто нравилось не нравиться.
Он снял с системы кобуры, положил на стойку и получил еще один взгляд. Уже совсем другой. Настроение малость стухло. Если хочешь выглядеть утырком, никому не позволяй увидеть больше, чем белые волосы, черные очки и блестящие украшения. Но тут уж ничего не поделаешь. В детективном агентстве, даже в приемной детективного агентства, не может работать человек, не разбирающийся в оружии.
А металлоискатель, наверное, где-то в дверной раме. Скорее всего, там есть и еще что-нибудь интересное. Если дать себе труд подумать, а не плыть между реальностями на волне героинового прихода, то интересным должно быть уже и то, что какое-то детективное агентство занимает целый дом в центре города. Но Заноза отмахнулся от этой мысли и пошел туда, куда показали. Не на выход — хотя больше всего администратор хотел указать ему именно на выход — а через приемную к еще одной красивой, и на вид не особо прочной двери.
Был бы Турок человеком, Заноза сказал бы, что у него есть стиль. Войдя в кабинет, он словно перенесся в начало сороковых. Здесь пахло настоящим деревом, настоящими чернилами, настоящим электричеством от ламп накаливания. Интерьер был выдержан идеально, без отступлений и поблажек в виде современной электроники. Даже телефон на безразмерном, темного дерева столе оказался дисковым. Черный, массивный аппарат со шнуром-косичкой. Настоящий. Такой же настоящий, как сам Турок, в своем строгом костюме, пошитом по моде тех же сороковых.
Красивый мужчина, в этом не откажешь. Слишком смуглый для вампира-европейца, каковым он, без сомнения, являлся, но кто знает, чем его накрыло после афата? Кроме застревания, конечно. Оно-то очевидно.
У мертвецов верность эпохе отнюдь не подразумевала чувства стиля. Это был обычный затык в психике — неспособность принять тот факт, что мир меняется. Не все застрявшие могли себе позволить оставаться в привычной обстановке. Турок мог. И оставался. Только и всего.
Скука.
Он был скучным. Ужасно скучным. И костюм этот, скучно-скучного цвета. И вся обстановка, в которую Турок вписывался идеально до смертной скуки. И взгляд — холодный и твердый…
Показалось, что в черной скучной глубине глаз мелькнула искра веселья, и Заноза сердито прищурился. Он не выглядел смешным. Он мог производить любое впечатление в одной и той же одежде, с одними и теми же украшениями и мейком, но — любое, нужное ему. И сейчас он вовсе не должен был развеселить Турка, не должен был понравиться. Какого хрена?! Такому скучному, невыносимо, до судорог скучному мертвяку он не захотел бы понравиться, даже если б это требовалось для дела. Таких надо раздражать, злить, бесить, выводить из себя. Чтоб стало хоть немножечко интереснее.
Заноза достал сигареты, неизменный «Житан». Пепельница стояла на столике у дивана. Здоровенного, кожаного дивана, такого же огромного и тяжелого, как вся здешняя мебель. Но Заноза закурил бы, даже если б пепельницы не было, потому что раздражать и бесить нужно, не считаясь с условностями.
— Ты, вроде как, должен ввести меня в курс дела. Я Заноза.
— Я вижу, — сказал Турок.
И это было, как будто ударить саблей в незащищенную линию, и наткнуться на рипост — парирование и ответный удар.
— Чува-ак, — протянул Заноза с недоверием, — это у тебя такое чувство юмора, или тебе про меня рассказали?
— Это чувство юмора, — судя по тону ответа, во вселенной Турка не было места самому понятию «юмор». И все же Заноза мог поклясться, что за непроницаемым лицом, за холодной тяжестью взгляда, за полным безразличием голоса есть что-то… живое. Настолько, насколько ходячий мертвец вообще может быть живым. Что-то неожиданное.
Кто-нибудь, когда-нибудь курил в этом кабинете без разрешения хозяина? Кто-нибудь на это отваживался? Ответ был очевиден, как раздражающее ярко-желтое сияние лампы. Отваживались, конечно. Всякие придурки, поставившие себе целью разозлить мистера Намик-Карасара. Неудивительно, что ему смешно. Кто станет злиться, когда понимает, что злят специально?
Дверь беззвучно открылась, и в кабинет вошел еще один вампир.
— Шайзе… — вырвалось у Занозы.
Если Турок был средиземноморским вариантом Хэмфри Богарта, то вновь прибывший — японским. В замкнутом пространстве кабинета стало на двух скучных вампиров больше, чем нужно. Больше, чем можно вынести без ущерба для психики.
Японец коротко поклонился, вроде как никому конкретно и вперился взглядом в Турка:
— Мистер Намик-Карасар?
— Мистер Ясаки? — отозвался тот. — Добро пожаловать. Итак, все в сборе. Садитесь, где удобно. Вы двое знакомы?
— Ни хрена. Но я его знаю, — буркнул Заноза, хлопнувшись на диван и все же дотянувшись до пепельницы. Не явись сюда японец, он стряхнул бы пепел на ковер, но одно дело злить раздражающего Намик-Карасара наедине, и совсем другое вести себя по-хамски в присутствии свидетелей. Провокация провокации рознь. А он сюда не драться пришел.
Ясаки было прозвищем. Настоящее имя этого японца было Минамото Синдзен и звучало оно слишком громко даже для того, кто не ставит целью оставаться в тени. Ясаки оставался в тени всегда, хотел именно этого, и имя не светил. Заноза узнал его в сорок первом, когда собирали досье на всех мертвяков, кто мог поддержать нацистов и был реально опасен.