СМЕРШ и НКВД
Шрифт:
С какой целью?
Наш командир, пожилой полковник Железняков, бывший «латышский стрелок», сказал, что в тяжелое для страны время, когда враг стоит у ворот Москвы, товарищ Сталин изъявил желание, чтобы его и правительство охраняли «прибалтийские чекисты», как в свое время Ленина и Кремль охраняли надежные и преданные советской власти части латышских стрелков. Для нас это была высокая честь. Нам выдали автоматы и на спецпоезде повезли на запад.
Но как раз пошел слух о том, что правительство и Сталин эвакуированы из Москвы в Куйбышев, и в Уфе нас задержали до выяснения точной картины происходящего и получения дальнейших указаний. Здесь мой товарищ Репша заболел тифом и был оставлен в госпитале.
Нашей литовской группой командовал Пятрас Расланас. Так что свидетелем знаменитой «московской паники 16 октября» я не был. В Москву мы прибыли только первого ноября 1941 года.
И
Прямо с вокзала нас бросили на охрану периметра Кремля. Всем нам выдали новые белые полушубки, валенки, проверили наше оружие и боекомплект и кинули прямо на камни, у кремлевских стен, для защиты от возможного немецкого десанта. Шесть суток мы находились под открытым небом. Погода была нелетной, город не бомбили. Горячее питание, горячий чай нам приносили прямо на посты. Каждый день сообщали новый пароль и отзыв.
И так продолжалось до парада 7 ноября. На параде мы уже стояли в оцеплении Красной площади, это даже видно в кадрах кинохроники.
Видел ли я Сталина, спрашиваете? Близко – нет, видел примерно за 150 метров, только фигуру. Восьмого числа нас привели в Центральную школу НКВД, что находилась напротив клуба МВД, дали выспаться, организовали нам баню. А потом сказали: «Все, спасибо! А теперь вы поедете учиться и работать». И привезли нас в район пехотных курсов «Выстрел».
И здесь мы всю зиму сорок первого года рубили лес. Заготавливали дрова для отопления каких-то ведомственных и правительственных зданий. Представляете: «чекисты-лесорубы». Кормили очень скудно, там мы под снегом искали мерзлую сгнившую картошку и свеклу с неубранных полей. По воскресеньям нас возили в Москву, в баню. Заготовленный нами лес везли в город по узкоколейной железной дороге. Многие из нас неоднократно подавали рапорты с просьбой об отправке на фронт в свои национальные части или о заброске в немецкий тыл, писали письма лично Калинину, но все получали один стандартный ответ: «Придет время, мы вас отправим на передовую! А пока…» Вспомнили серьезно о нас только весной 1942 года. Вернули в школу НКВД, и тут начались настоящие занятия. В первую очередь нас учили русскому языку, а потом пошли уже основные дисциплины. Среди наших лекторов были Вильгельм Пик, руководитель немецкой КП, сын Свердлова и много других известных людей. Часть из наших курсантов забрали в распоряжение штаба партизанского движения, а нас прикрепили к Разведуправлению. Я тоже был должен уйти с группой десантников в немецкий тыл для развертывания агентурной и партизанской деятельности, но на решающей комиссии один генерал из серьезного ведомства меня забраковал, высказав следующее мнение: «Как, по-вашему, этот человек сможет работать в немецком тылу? Внешне – типичный еврей, картавит, да еще, наверное, с обрезанием. Его же на вторые сутки вычислят. А простых подрывников мне и так хватает!»
Осенью сорок второго года были вновь реорганизации, и все три наши специальные оперативные группы были временно переподчинены республиканским партизанским штабам, но на процесс нашего обучения эти изменения не влияли, только менялась принадлежность к определенному ведомственному аппарату. Летом 1943 года мы закончили полный курс ускоренного обучения.
Какую подготовку проходили курсанты прибалтийских специальных групп НКВД?
Я понимаю, что всего вы говорить не будете, но если что-то сочтете возможным, расскажите. Что это была за подготовка: диверсионная, разведывательная, для работы в немецком тылу или только готовили «прифронтовых» контрразведчиков?
Отвечу очень коротко и схематично, без лишних деталей и уточнений, поскольку полномочий отвечать на подобные вопросы мне никто никогда не давал. Начнем…
Наш «прибалтийский» набор – 200 человек – был размещен в одной казарме. Периодически нас «фильтровали»: кого-то отчисляли по различным причинам, кого-то переводили на соседние «партизанские курсы» для последующей заброски в тыл врага, иногда присылали новичков из фронтовых частей, например коммунистов из 16-й Литовской стрелковой дивизии, но основной костяк оставался, это были люди, работавшие в органах НКВД с 1940 года, бывшие подпольщики, коммунисты и комсомольцы. Занимались мы по 12–14 часов в сутки. Нас готовили как «территориальные специальные группы НКВД для работы на освобожденных территориях» в своих республиках, для борьбы с немецкими шпионами и парашютистами, выявления секретных агентов, диверсантов, бывших карателей и полицаев, прочих пособников и изменников всех мастей и видов. И спецкурс нашей подготовки во многом отличался от обычного курса этой школы. Учитывался неизбежный «местный колорит» и будущая специфика работы. Начальство прекрасно представляло, с чем и с кем нам придется столкнуться в недалеком будущем на освобожденных советских землях. Многое пришлось узнать, увидеть и услышать впервые. Допустим, по предмету «Агентурная работа» нас учили правилам и тонкостям вербовки, по разделам: «агенты», «секретные осведомители», «сочувствующие» и так далее. Были предметы по тактике и технике ведения допроса агента, по психологии противника и многое другое. Был отдельный курс «Нахождение на территории противника», где мы изучали очень многие важные детали, но речь шла не о подготовке к длительному пребыванию в немецком тылу, не о легализации, а только о кратковременном пребывании на оккупированных территориях. Мы знали порядки в немецких частях, особенности уставного поведения немецких офицеров и солдат, все детали быта, формы, регалии и знаки, немецкое оружие и так далее. Эти лекции нам читали немцы-антифашисты, бывшие военнослужащие вермахта, перешедшие на нашу сторону. Узнали организационную структуру вермахта, гестапо, абвера, полицейского управления. Получили знания об особенностях подготовки немецких агентов. Но, например, не было курса лекций по работе с шифрами, основам криптографии.
Не учили радиоделу и другим способам и средствам связи.
Но материала и предметов для обучения и так хватало по горло. Даже объясняли, как пить, не пьянея. И еще много чего было, всяких и разных предметов и дисциплин.
Обо всем не стоит рассказывать. Готовили нас очень опытные, грамотные и толковые специалисты в своих «отраслях». Учебный процесс был очень насыщенный и требовал предельного напряжения физических и умственных сил. Тут надо принять во внимание наше слабое владение русским языком, а все занятия велись, естественно, на русском.
Но для службы в специальных группах НКГБ готовили не кабинетных «паркетных контрразведчиков», а оперативников-«волкодавов», способных в любую секунду вступить в бой и обезвредить любую разведгруппу противника или опытного агента-парашютиста.
Я понимаю, что и о деталях боевой подготовки вам много говорить не хочется. Но в общих чертах. Какую боевую подготовку проходил «спецоперативник» в Высшей школе НКВД? Знал ли он, например, диверсионное подрывное дело? Что умел, чем владел?
Повторяю, основной нажим в нашей учебе делался на агентурную и вербовочную работу, из нас не готовили «поточным методом» Николаев Кузнецовых, хотя, в принципе, с подобной работой в немецком тылу, в случае получения такого задания, справилось бы немало ребят из нашего набора. Теперь конкретно по боевой подготовке. Подрывному делу нас профессионально не обучали, мы умели обращаться с взрывчаткой и минами, но наши знания были поверхностными: взорвать мост или пустить под откос эшелон – нас на такие дела специально не тренировали, для этого существовали обычные курсы минеров-подрывников. Хотя снять простую мину или заминировать дорогу, или, скажем, лесную тропу – мы могли спокойно. Мы обучались рукопашному бою (обычные приемы боевого самбо), владению ножом, учились, как надо «бесшумно снять часового». Парашютной подготовки у нас не было, это был совсем не наш профиль. Стреляли из всех видов стрелкового оружия, даже из снайперских винтовок, но не было и в помине никаких «книжных штучек», таких как: стрельба из пистолетов с двух рук, или метание ножей, или изучение «секретных приемов» борьбы джиу-джитсу.
А вот организации засад, разведпоисков, маскировке, взятию «языков» и преодолению эшелонированной обороны противника нас обучили на «отлично».
Когда с осени 1943 года и до начала операции «Багратион» наши прибалтийские спецгруппы НКГБ использовали в интересах фронта как обычных войсковых разведчиков, то даже зубры армейской разведки удивлялись, как это у нас все гладко и толково получается.
А ведь мы, как правило, получали конкретные задания, «заказы». В качестве наглядного примера я вам приведу одну цифру. В этот период, который мы иногда называли «великое стояние под Оршей», отделение под моим командованием из 12 человек (все офицеры из «литовской» спецгруппы) взяло в плен 11 «языков»-офицеров, не потеряв в поисках в тылу врага ни одного человека. А ведь эти пленные офицеры почти все были «на заказ», сверху спускали «разнарядку», кто нужен, кого необходимо брать. И работали мы только «по офицерам», на задания ходили в немецкой форме и могли бы спокойно сойти за солдат вермахта, в случае если бы не было дотошной проверки.
Были какие-то особенности в дисциплине и поведении слушателей на курсе?
Дисциплина была железной, языки мы сильно «не распускали» и в откровенные разговоры или в обсуждение обстановки на фронте вступали только со своими верными товарищами.
Как кормили во время обучения?
Нормально кормили. Это же была Высшая школа со своими нормами и источниками снабжения, а не запасной полк где-нибудь в Чебаркуле, где «маршевики» с голоду «ноги протягивали». По праздникам выдавали 100 граммов наркомовских.