Смерш в бою
Шрифт:
Она нас узнала, несмотря на почти что двадцатилетний перерыв в общении. Пока обставлялся стол, мы вручили хозяйке цветы и стали опорожнять пакеты и сумки с книгами, буклетами, тортами…
— Как я рада, как я рада, что вы пришли в этот день. Ведь я ровесница Советской, а теперь уже Российской армии — родилась ведь 23 февраля 1918 года. Спасибо, мои дорогие, что навестили меня, плохо слышащую и видящую старушку, — знакомым и таким добрым голосом говорила с нами наша зрелость из рубежа в несколько десятков лет.
Посыпались вопросы…
В.Ф. — Когда начался ваш трудовой стаж?
— Начался сразу же после школы и окончания курсов машинисток. В 1932 году меня приняли машинисткой в одно из управлений штаба ВВС, где я проработала до 1939 года. А потом как-то позвонил
А.С. — Надо понимать вы работали в генштабовском подразделении военной контрразведки. Застали войну, руководителей тех лет, оперативный состав. Расскажите поподробнее об этом периоде, — молодому поколению будут интересны подробности.
— Недавнее забывается быстрее, чем давнее, оно цепче держится, — такова уж особенность человеческой памяти. Действительно, я всю службу прошла в генштабовском — «первом», под какими бы номерами он не ходил, подразделении центрального аппарата военной контрразведки. Начала я работать при начальнике 4-го (Особого) отдела ГУГБ НКВД СССР генерале Бочкове Викторе Михайловиче. Его сменил уже начальник военной контрразведки Михеев Анатолий Николаевич. Красивый был мужчина. Погиб в начале войны при отступлении Юго-Западного фронта. Работала при Абакумове Викторе Семеновиче, а потом быстро сменявшимися руководителями: Селивановском, Королеве, Едунове, Гоглидзе, Леонове, Гуськове, Фадейкине, Циневе, Федорчуке, Устинове. Пошла на пенсию в 1981 году при генерале Душине Николае Алексеевиче.
Вот видите, сколько мне лет и скольких я пережила! Без кокетства, скажу прямо, — за девяносто перевалило. А жить-то хочется. Есть желание увидеть новую Россию в блеске славы и мощи. Кризисов не боюсь — всего хватает. Да и много ли мне надо?! В мои годы теперь больше заботит уже не столько качество жизни, сколько количество.
Войну, дорогие мои, я застала, печатая на машинке какой-то срочный материал. Завыванье первых бомб над Москвой услышала только 22 июля 1941 года. А в конце августа, точной даты уже не помню, я регистрировала оперативные документы. Вдруг мой слух четко уловил работу быстро приближающегося самолета. Потом этот звук перешел в дикий рев. Когда я подбежала к окну и взглянула вверх, — Боже мой, буквально вдоль Лубянки пронеслось темное крыло с черно-белым крестом. Затем раздался страшный взрыв с оглушительным треском и звоном падающего стекла. Земля содрогнулась. Я мышкой шмыгнула в подвал, — там было наше бомбоубежище. Углового четырехэтажного дома по улице Кирова, теперь это Мясницкая, как не бывало. За сутки москвичи разобрали кирпичные завалы рухнувших стен, и к утру следующего дня на месте дома стояла чистая площадка. Конечно же, были человеческие жертвы.
С началом войны все без исключения — оперативный состав и руководители ушли на фронт. А какие красивые мужики служили в нашем подразделении — с ума сойти можно было, глядя на них в гимнастерках при ремнях и портупеях. Никто из «стариков» не вернулся с войны в отдел.
В.Ф. — А кем же заменяли «красивых мужиков»? Работа ведь не должна была стоять?
— Конечно! Пришли выпускники высшей школы и разных курсов, которых тоже дергали в командировки, а некоторых направляли на фронт. Но постепенно утечка кадров замедлялась по мере продвижения Красной Армии на Запад.
А.С. — А каков был режим работы при воздушных тревогах?
— Продолжали работать. Ведь много было срочных документов. Окна занавешивали плотными шторами, стекла во избежание ранения прохожих заклеивали крест накрест бумажными лентами. Правда, руководители нас ругали за то, что не заботимся о своих здоровье и жизнях. Требовали спускаться в бомбоубежище. Но разумные доводы начальства тогда никого из нас не убеждали.
— А почему это вы, Валентина Андреевна, нарушаете рабочий режим в центральном аппарате — не укрылись вовремя в подвале? По зданию ведь объявлена воздушная тревога! Она всех, — всех касается.
И вот тут я его поймала.
— Товарищ начальник, — сказала я, — потому что знала, вы же будете ждать этот документ, он ведь очень срочный. Исполнение его связано с жизнями наших солдат и офицеров на фронте. А еще, где бы я вас искала, если бы вы сами побежали в бомбоубежище?
— Ух, и язычок у вас, ишь как повернула. Быстренько нашлась, что ответить, — улыбнулся заместитель наркома, в явном настроении и, поблагодарив меня за срочно отпечатанную справку, тут же отпустил.
Как говорится, необычайные случаи обычно повторяются. Я часто носила ему и запечатанные конверты, и открытые документы. У меня о нем осталось самое приятное впечатление. Он нам, секретарям, никогда никаких разносов не учинял.
А.С. — Какой все-таки был Абакумов: по внешнему виду, по характеру, по отношению с подчиненными?
— Красавец — вот мое обобщающее слово. Комиссар госбезопасности 2-го ранга был высокий, спортивного телосложения. У него всегда были аккуратно зачесанные назад темно-русые волосы. Его открыто смотрящие на собеседника карие глаза, прямоугольное лицо и высокий лоб выдавали сильную и смелую личность. Характером был крут, но вот что я заметила, к молодежи, хотя и сам был молодым — за тридцать, — относился с заботой, а вот начальников частенько здорово распекал. Они иногда в сердцах жаловались на него в секретариате. Но самое главное, о его порядочности говорит тот факт, что, находясь за решеткой — в следственном изоляторе, он никого не оговорил и свою вину в предательстве полностью отрицал. Недавно я прочла книгу О. С. Смыслова «Генерал Абакумов» — советую почитать. Там есть много подробностей о режиме содержания Абакумова и его поведении на следствии. В ноябре 1952 года по распоряжению министра госбезопасности Игнатьева заключенного № 15 (Абакумова) поместили в камеру № 77. Его заковали в наручники, которые снимали только во время приема пищи. Какое зверство!
Все остальное время суток арестованный сидел в наручниках. Причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время — с руками на животе. Многие следователи пытались сломить его, но он не проявил ни малейшей слабости.
И все же заслуги его были — невозможно отрицать факт успешной работы военной контрразведки во время войны. Я думаю, это наши коллеги из «СМЕРША», руководимые Виктором Семеновичем, в буквальном смысле спасли Красную Армию от развала и паники в самые тяжелые и суровые годы войны. И еще я думаю, — это мое личное мнение, — нельзя судить человека той эпохи по меркам сегодняшнего дня, как это недавно делала быстро перекрасившаяся партийно-политическая элита. Чего стоят, например, откровения бывшего заместителя начальника Главного политуправления Советской Армии, генерал-полковника Волкогонова, ставшего сразу же после 1991 года помощником Ельцина. Но это грех его и ему подобных, отчитываться им теперь придется перед Божьим Судом. Да, ну их…
Продолжим лучше о Викторе Семеновиче.
Главной страстью всесильного хозяина Министерства госбезопасности был футбол, — он опекал футбольный клуб «Динамо». Говорили сотрудники, что ни один интересный матч он не пропускал, как Брежнев хоккейных баталий.
Причина его падения, скажу по-простому, — элементарная человеческая зависть. И старые кремлевские сидельцы с большими корнями в политике, а тем более новые, не могли простить ему того, что Сталин так близко приблизил Виктора Семеновича к себе и назначил министром госбезопасности СССР. Берия с Меркуловым капали все время на него и подкапывались под него.