Смерть Банни Манро
Шрифт:
— Мой бедный старый папа, — еле слышно произносит он.
— Почему это самое лучшее место на земле? — спрашивает мальчик.
— Тебе никто никогда не говорил, что ты задаешь слишком много вопросов?
— Говорили. Банни дотягивается до прикроватного столика, хватает виски и, театрально размахивая бутылкой, говорит:
— Погоди-ка, сейчас налью себе и тогда расскажу. Банни выплескивает виски в стакан и откидывается на спинку кровати.
— Только слушай как следует, — говорит он со значением. Банни-младший несколько раз энергично кивает головой — так, что кажется, она сейчас оторвется от шеи — и обваливается навзничь на кровать, широко раскинув руки, закрывает глаза.
— Ладно, пап, — говорит он.
— Не спрашивай, почему отец повез меня в этот чертов
— И вот я пошел в бассейн и занялся там одной своей любимой штукой. Опускался под воду так, что над поверхностью оставались одни только глаза, и скользил туда-сюда, как крокодил или, там, аллигатор, черт знает, и смотрел, как другие дети вокруг скачут и кувыркаются и бомбочкой прыгают с доски. Мне тогда казалось, что меня, типа, никто не видит, а я их всех вижу.
Банни предпринимает попытку проиллюстрировать свои слова каким-нибудь жестом и на секунду задумывается, как же, мать его, он до всего этого докатился. — Ну и, короче, на этот раз у меня появилось ощущение, что не я один за всеми наблюдаю, а и за мной тоже кто-то наблюдает, и тогда я обернулся и увидел, что на бортике бассейна сидит девочка… Примерно моего возраста… Я ведь тогда был совсем ребенком…
Банни, как живую, видит перед собой девочку с длинными мокрыми волосами и тонкими руками и ногами орехового цвета, и чувствует, как по лицу его стекают горячие слезы. Он снова вертит рукой в воздухе, сжимая между пальцев давно потухшую сигарету. — Она улыбалась мне… Смотрела на меня… И улыбалась мне, и, Кролик, знаешь, у нее были самые красивые глаза, какие я только видел в жизни, и на ней было маленькое желтое бикини в горошек, и от солнца она стала вся карамельного цвета… И эти ее фиолетовые глаза… И что-то тогда на меня нашло, не знаю что, но вся эта чертова пустота, которую я чувствовал в детстве, вдруг улетучилась, и я наполнился чем-то таким… Какой-то силой. Я стал прямо какой-то, черт возьми, машиной, понимаешь?
В сознании у Банни полуденное солнце крутится в небе и касается лучами зыбкой глади бассейна. Он видит, как расступается перед ним вода, по которой он медленно плывет вперед. — И вот я, типа, поскользил в ее сторону, и, чем ближе я подплывал, тем радостнее она улыбалась… И не знаю, что тогда на меня нашло, но я встал и спросил, как ее зовут… Черт, мне было двенадцать лет… Сигарета вываливается из пальцев Банни и падает на алый ковер. — … И она ответила, что ее зовут Пенни Шарада… Честное слово. Пенни Шарада… Никогда не забуду… А когда я сказал ей, как зовут меня, она засмеялась, и я тоже засмеялся, и я знал, что у меня есть эта особая сила… Что-то такое, чего не было ни у одного из этих говнюков, которые барахтались в бассейне, пытаясь произвести впечатление на девочек… У меня был дар…Талант… И в это самое мгновение я понял, чего ради меня поместили на эту тупую хренову планету… Как ни странно, Банни-младший открывает один воспаленный глаз. — И что было потом, пап? И снова его закрывает. — Приближался вечер — за ней пришли родители и забрали ее, а я остался в бассейне, счастливый, как никогда. Я просто плавал и плавал… И чувствовал в себе этот дар — пока наконец не остался в бассейне совсем один… В воспоминании Банни видит, как над Батлинсом
— Вскоре стало темнеть, на небе зажглись звезды, я начал замерзать и вернулся в наш домик.
— А что потом было с этой девочкой? — спрашивает Банни-младший, на этот раз не раскрывая глаз.
— На следующий день папа снова отправил меня в бассейн, и я все искал глазами Пенни Шараду, но ее там не было. Я скользил по воде и жалел себя, а потом вдруг увидел другую девочку, которая мне улыбалась, а потом еще одну, и вдруг весь бассейн оказался буквально переполнен пенни шарадами… Они сидели на бортике… плавали в воде… стояли на доске для ныряния и оттуда улыбались и махали мне, или лежали на полотенцах, или играли с надувными мячами, и я снова испытал это чувство… Чувство силы… И ощущение, что я наделен особым даром. Банни пытается нащупать на кровати пульт, наконец находит его, и телевизор, статически щелкнув, растворяется в темноте. Банни закрывает глаза. На него надвигается огромная черная стена. Он видит, как она приближается, бескрайняя и властная. Эта стена — беспамятство и забытье. Она накатывает на него высокой морской волной и хочет уже окончательно его поглотить, но Банни, прежде чем полностью отдаться мертвому сну, в приступе бездонного нестерпимого ужаса представляет себе вагину Авриль Лавинь.
Глава 19
— Это твой папа там у нас дома? — спрашивает маленькая девочка с велосипедом.
— Думаю, да, — отвечает Банни-младший, который собирался почитать в энциклопедии про Мату Хари, но никак не может сосредоточиться на словах, потому что очень волнуется за отца. За завтраком в гостинице папа скакал так, будто ктото поджег ему штаны. Сначала он съел кусок сосиски, потом встал, долго-долго говорил по телефону, потом снова сел и весь облился кофе. После этого он скрылся в туалете и сто лет оттуда не выходил, потом бегал по всему ресторану за официанткой и со скоростью миля в минуту что-то ей говорил — кто ж его знает, что именно, Банни-младший, например, уж точно не знает. Мальчик быстро позавтракал и, поскольку ему не терпелось поскорее уехать, достал из кармана список клиентов.
— Куда теперь, пап? — спросил он, но папа сказал, что для начала им надо нанести визит постоянной покупательнице из Роттингдина — такой, которая всегда будет им рада. Она просто без ума от этого крема для тела!
Через мгновение Банни уже набивал рот яичницей и тостами и снова бегал по всему залу за официанткой, размахивая над головой руками, как будто это кроличьи уши. С утра он надел новую рубашку с коричневыми и оранжевыми диагональными полосками и галстук с картинкой, на которой кролик с повисшими ушами высовывает голову из шляпы фокусника. Но он не побрился, и волосы на голове торчали во все стороны так, как будто бы всем было на них наплевать.
Банни-младший не привык беспокоиться об отце. Обычно он куда больше волновался за маму. Однажды, когда папа куда-то уехал, она пришла к мальчику в комнату, села на край кровати, обняла его и долго-долго плакала, а он лежал и не понимал, что делать, и все только думал о том, куда же подевалась та мама, которую он знал раньше.
И вот теперь он сидит в “пунто” рядом с большим новым домом в Роттингдине, и девочка примерно его возраста, ну или немного постарше, задает ему вопрос. Она сидит на велосипеде, и на щеке у нее небольшая коричневая родинка. Прежде чем снова с ним заговорить, она три раза звенит в звонок. — Твой папа трахает мою маму, — говорит она.
Она одета в клубничные майку и трусы, и на груди у нее серебряными заклепками выведено слово “toxic”. Когда она оборачивается, чтобы взглянуть на свой дом, Банни-младший замечает, что одна сторона трусиков влезла девочке в попу.
— Это мой папа, — кивает он. Зажмурив один глаз и высунув голову из окна машины, он смотрит на дорогу сначала вправо, а потом влево, но толком и сам не знает, что ожидал там увидеть.
— Да, я знаю, — отвечает девочка. — Он вставляет ей свой хрен. Мальчик отвечает коротким кивком, но ноги его под сиденьем начинают бешено болтаться.