Смерть Банни Манро

Кейв Ник

— Видишь? Ему нравится, — подбодрила Банни жена.

— Ты похож на тарелку спагетти-болоньезе, — продолжал он. — И еще на задницу бабуина.

Либби хихикнула, положила свои распухшие и шершавые пальцы малышу на головку, и он тут же закрыл глаза.

— Не слушай его, — сказала она. — Он просто ревнует.

В тот же день проведать Либби явилась Сабрина Кантрелл, коллега и “старейшая подруга”. Пока Либби в гостиной кормила ребенка, Сабрина в их крохотной кухоньке готовила изможденной матери чай. Банни, вызвавшийся ей помочь, совершенно неожиданно был охвачен сладострастным желанием, которое вылилось в хлопок обеими руками по заднице Сабрины Кантрелл — точнее, это было нечто среднее между хлопком

и страстным пожатием. Желание свалилось на него как снег на голову, и, уже хватая Сабрину за зад, Банни задавался вопросом: “Какого черта я делаю?” Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, и Сабрину Кантрелл Банни с тех пор ни разу не видел, но эпизод с ее задницей дал ход целой веренице событий, которые развивались помимо воли Банни. Был голос, была команда, за ними следовало действие, за действием — последствия, ударные волны, сотрясающие дом Манро по несколько недель кряду. Почему он так поступил тогда? Кто ж его знает? Да и какая разница. Пошли вы все.

Банни редко думал о том первом супружеском промахе — о том, какая сила так неумолимо потянула его руки к запретному месту, но зато он не раз вспоминал, какой была на ощупь задница Сабрины Кантрелл под тонкой креповой юбкой, вспоминал, как подскочили ее возмущенные мышцы — словом, вспоминал то, что было до злополучной встречи говна и вентилятора.

Он лежит на спине в отеле “Queensbury” на Ридженси-сквер, на нем зебро-полосатые трусы, в руке — начатая бутылка виски, а перед утомленными глазами — крошечный телевизор, мерцающий в углу комнаты. Банни мягко прижимает палец к переносице, и две тонких струйки темной свежей крови стекают по его подбородку и беззвучно падают на грудь. Он тихо матерится, сворачивает “клинекс” в два тампона и заталкивает их в обе ноздри.

Комната представляет собой безумное сочетание психоделических обоев и ковра в “индийский огурец”, и кажется, что дизайн для нее разрабатывал австралийский подпольный акушер, терзаемый кислотными кошмарами на тему призраков. Алые шторы свисают с карнизов кусками сырого мяса, а бумажный абажур, раскачивающийся на потолке, корчится китайскими драконами, усатыми и отвратительными. В комнате стоит затхлый запах испорченной канализации и хлорки, никакого обслуживания номеров здесь нет и мини-бара — тоже.

Банни-младший в пижаме лежит на другой кровати и ведет эпическое сражение с измученными веками — отключается, вздрогнув, просыпается, потом снова засыпает — то зевнет, то почешется, то подложит под щеку руки, чтобы было уютнее спать.

— Папочка? — проговаривает он себе под нос, печально и без надежды на ответ.

Банни бросает думать о заднице Сабрины Кантрелл и вместо этого принимается представлять себе ее щелку, но вскоре мысли его переносятся к вагине Авриль Лавинь. Он практически убежден, что Авриль Лавинь обладает прямо-таки чертовой Вальхаллой всех вагин на свете, и в результате этой ночной медитации Банни приходится аккуратно укрыть припухший член газетой “Daily Mail”. В конце концов, в комнате находится ребенок.

Банни закуривает “ламберт-и-батлер” и переводит внимание на телевизор. Женщина в “исповедальном” ток-шоу признается в том, что страдает эротоманией. Банни не видит в этом ничего интересного — ну, разве что только ему трудно представить, как тетке с тремя подбородками, дряблыми руками и жирной задницей удается находить достаточное количество мужиков для удовлетворения чрезмерных аппетитов. Но, судя по всему, никаких проблем с этим у нее не возникает, и она в отвратительных подробностях рассказывает о своих нимфотических похождениях. Через некоторое время на экране появляется ее муж, забитый и стеснительный мужичок, и тетка просит, чтобы он ее простил. Камера медленно наезжает на ее раскисшее от слез лицо.

— О, Фрэнк, — завывает она. — Я вела себя плохо.

Очень-очень плохо. Прошу тебя, загляни к себе в сердце — надеюсь, ты сможешь меня простить!

Банни наливает себе еще один виски и прикуривает “ламберт-и-батлер”.

— Убей суку, — проговаривает он.

Банни-младший открывает глаза и приглушенным голосом, доносящимся откуда-то из мягких сгустков сна, спрашивает:

— Что ты сказал, пап?

— Убей суку, — повторяет Банни, но мальчик уже закрыл глаза.

Потом у телевизора как будто пропадает звук, и лицо ведущего, парня с пышной желтой челкой и в костюме цвета салатных листьев, плавно преобразуется в ревущую морду мультипликационной лошади, или хохочущей гиены, или кого-то еще вроде этого, и Банни с отвращением закрывает глаза. Он вздрагивает от очередного воспоминания: Либби стоит в их маленькой кухоньке, ее глаза покраснели, она страшно растеряна и не может поверить в происходящее, в руках она держит ребенка и телефонную трубку.

— Это правда? — в упор спрашивает она Банни.

Она говорила по телефону с Сабриной Кантрелл, которая позвонила сообщить Либби о том, что ее муж пытался облапать ее, Сабрину, у них на кухне и что, вероятнее всего, он какой-то извращенец или типа того.

Банни ничего не ответил, он опустил голову и рассматривал однотонный клетчатый линолеум на полу кухоньки.

— Почему? — всхлипнула она.

Банни искренне не имел ни малейшего представления о том, почему, и, покачав головой, так ей и сказал.

Он отчетливо помнит, как малыш, маленьким принцем расположившийся на руках у Либби, поднял кулачок, который большую часть времени пребывал у него во рту, разогнул указательный палец и ткнул им в сторону Банни. Банни помнит, как посмотрел тогда на сына, и ему тут же нестерпимо захотелось пойти в “Фитилек” с Пуделем. После шести кружек Пудель дружески обнял Банни и, обнажив акульи зубки, сказал:

— Не волнуйся, Бан, она привыкнет.

Банни открывает глаза и видит, что мальчик встал и сидит на краю кровати, вид у него встревоженный.

— Пап, что случилось? — спрашивает он.

Но прежде, чем Банни успевает придумать ответ, телевизор неожиданно оживает, из него вырывается волна оглушительной музыки, и кто-то кричит: “Подъем! Подъем!” Отец и сын оглядываются на экран и видят рекламу базы отдыха Батлинс в Богнор Регис. Фотографии, помещенные в желтые рисованные звездочки, сменяют друг друга, демонстрируя весь спектр развлечений, которые предлагает база отдыха, — аттракцион, имитирующий электрическую бурю, Императорский танцевальный зал с алыми портьерами и одетыми в смокинг музыкантами, бассейны крытые и открытые, известный на весь мир монорельс, поле для гольфа, вечерние викторины для взрослых, гигантского кролика из стекловолокна, который стоит на карауле возле бассейна, Форт Апачей, Веселый Театр и зал игровых автоматов. Улыбающиеся сотрудники в фирменных красных костюмах провожают улыбающихся посетителей к их отдельно стоящим домикам, и в довершение всего на экране гипнотически мигает розовым неоном девиз базы отдыха Батлинс: “Наша главная задача — доставить вам наслаждение”. Глаза Банни расширяются до размера небольших блюдец, рот изумленно раскрывается.

— Чтоб я сдох, — восторженно произносит он. — Батлинс. Он слегка приподнимается на кровати и втыкает в рот новый “ламберт-и-батлер”.

— Кролик, ты видел? Батлинс!

— Что такое Батлинс, пап?

Банни зиппует сигарету, тычет пальцем в телевизор и с шумом выдувает из себя дым.

— Батлинс, — говорит он, — это лучшее гребаное место на земле!

— А что это такое, пап?

— Это база отдыха, — объясняет Банни. — Меня туда возил отец, когда я был маленький. Вспомнив об отце, Банни чувствует, как внутри у него кто-то поворачивает крюк мясника. Он смотрит на часы и морщится.