Смерть для бессмертных
Шрифт:
А лицо… черт возьми! Это лицо! А глаза!
– О! Карлейн! – улыбается Кара, касаясь своей груди рукой – и вот это действие не находит в его душе ни малейшего отклика. Зато то, как эта незнакомка коснулась сейчас пальчиком своей нижней губы…
«Что со мной?» - не понимает Карлейн, впервые в жизни возжелав женщину. И правда магия?
– Карлейн, - обращается к нему эта богиня, - признаться, я искала встречи с тобой весь вечер. И надела для этого свое самое… аппетитное платье. А сейчас… ты видишь меня во всеоружии.
Кара улыбается.
– Карлейн, - снова произносит эта красавица его имя, - если ты сейчас выйдешь из комнаты на минутки три, то мы с Карой оденемся и… возможно, все же отыграем нашу встречу? А потом… разденемся уже втроем? Ты же, наверное, захочешь раздеть нас сам? Ты же не против, Кара?
– Мы же уже это обсудили, - улыбается Кара, поглаживая коленку этой красавицы.
– Так что, Карлейн?
И Карлейн выходит, предварительно кивнув головой. Закрывает за собой дверь и понимает, что детородный механизм, который всегда активировался исключительно силой его мысли, в данный момент включился самостоятельно – без его на то воли.
Хейзел молил Акву ответить, но либо она не слышала, либо не хотела слышать, либо попросту не могла ответить, но уже спешила на помощь. В любом случае, прямо сейчас они были в комнате втроем – он, который тоже не взял свою шкуру, как и мать, сама Элеонор и этот жуткий старик, на которого сейчас Хейзел набросится и попытается выдавить глаза.
– Я так понимаю, мальчонка не хочет, чтобы всё вышло по-хорошему? – старик хищно улыбается. Пацана он вырубит чем-нибудь, но пока не решил, чем – ведь его нельзя было убивать и тяжело травмировать. А вот с Элеонор… с этой красавицей-волчицей… он мог делать всё, что захочется – и убить в конце. Вот только пацана здесь быть было не должно. Это немного затрудняет всё то, что должно случиться.
– Хейзел, прошу… уйди. Пусть он отомстит. Он имеет на это право.
«Аква! Аква! Аква! Прошу! Помоги нам! Помоги! Пожалуйста!!!»
Паренек начинает тяжело дышать, и старик понимает, что тот сейчас набросится на него – ярость так и читается в его глазах. Хорошо, что к такому развитию событий он готов.
Хейзел прыгает – совершает настолько мощный прыжок, что должен был бы долететь до колдуна и тут же воткнуть свои большие пальчики ему в глазницы. Но вместо этого его траектория прерывается неизвестно откуда взявшимся табуретом – он прилетает в Хейзела справа и отбрасывает в сторону. И, еще до того, как он успевает встать – его приковывает к стене деревянный стол, а затем в его сторону устремляются четыре металлических предмета, но падают на пол на полпути, что связано с атакой Элеонор – теперь уже она бросается на колдуна, но получает удар огромным шкафом.
Все предметы двигаются силой мысли – колдун оказался очень мощным телекинетиком, вот только самих людей, видимо, отталкивать он не мог – ему нужно было нечто неодушевленное.
Хейзел отбрасывает от себя стол и вновь бросается на старика, воспользовавшись его отвлечением на Элеонор. И почти успевает. Каких-то двадцать сантиметров отделяют мальчика от колдуна – но в него вновь врезается что-то тяжелое – на этот раз он даже не понял, что это. Но было абсолютно точно больнее.
И, едва он успевает понять, что лежит на полу – как его руки и ноги придавливаются к полу металлическими скобами, которые раньше были чем-то иным, но Хейзел понятии не имел, чем именно. Сейчас он видит, как мать пытается наброситься на колдуна, но тот снова отбрасывает ее тем самым столом, которым совсем недавно он придавливал к стене самого Хейзела.
Мать падает рядом с кроватью. С ее виска спускается тонкая струйка крови. Кажется, уголок стола угодил ей по голове.
– Наконец-то, - говорит старик. – Сколько… лишних телодвижений. Не люблю я… такие прилюдии.
Он подходит к матери Хейзела и поднимает ее, кладет на кровать. Облизывает ее лицо своим языком, отчего она морщится.
«Не трогай её! Ублюдок! Дрянь! Я убью тебя!!!» - хотел бы сказать Хейзел, но говорить он мог исключительно в своих фантазиях. Он снова пытается вырваться, освободить руки, но те слишком плотно прижаты к полу.
– Кажется, у нас свидетель, - говорит старик. – Прикрою-ка я ему глазки, да? Всё же… травмировать детскую психику… ну зачем? Мне спасибо за это не скажут.
«А кто… должен сказать спасибо?» - спрашивает Хейзел в своей голове, но ответить некому – Аквы здесь нет. И, скорее всего, уже не будет…
Старик проходит по комнате, хватает нечто наподобие шарфа и подходит к волчонку. Смотрит в его глаза.
– Укусишь ведь, да? – ухмыляется. А затем отпускает шарф – и тот самостоятельно приближается к его лицу, а затем напрочно завязывается вокруг головы – комната погружается во мрак. Теперь он мог лишь слышать и чуять. Но вот видеть, что делает этот ублюдок с его мамой… он не мог.
– Итак, - потирает ладони колдун, глядя на корчующуюся на кровати графиню, - на чем мы остановились, моя радость?
Он подходит к ней очень медленно, растягивая удовольствие.
– Муженек твой, поди, сейчас седлает кобылку какую-нибудь. Но ты не расстраивайся, радость моя. Я сейчас тебя тоже порадую. Тебе тоже будет хорошо, - он залезает на нее сверху, сжимает ее щеки в одной руке и приближается. Целует в губы и едва успевает отстраниться, чтобы не дать ей укусить себя за губу – а ведь она почти схватила его! – Конечно, если будешь себя хорошо вести! Если будешь вот такой… то вместо ночи наслаждений… тебя ожидает…
И Элеонор кричит, когда в ее левую руку вонзается какой-то острый предмет – прямо в кисть. Она поворачивает туда голову – это кочерга!
– В следующий раз она будет раскалена, - едва он успевает это сказать, как пламя в камине вспыхивает. А в следующий миг кочерга направляется прямо туда – в огонь. – Я выжгу у тебя графский герб на лице, на сиське и на жопе! Только попробуй снова укусить меня, шавка! Псина ты вонючая!
Кажется, его лицо немного успокаивается.
– Хотя что это я говорю? Какая же ты вонючая? Прости меня, моя карамелька, просто… я разозлился. Ты очень… очень вкусно пахнешь, моя радость! Моя хризантема! Моя роза… в кусте шипов!
И его губы впиваются Элеонор в шею. Его костлявые пальцы держат ее запястья, но затем опускаются вниз. Она понимает, что может сопротивляться, но в то же время осознает, что это попросту глупо. Без своей шкуры, которую нельзя было снимать никогда, она попросту бессильна. А эта шкура… так близко… но так далеко…
За попытку броситься к ней она просто получит ожог и шрам на всю жизнь. Как же плохо, что сегодня не полнолуние – тогда бы шкура была ей на хрен не нужна.
Закрыв глаза, она пытается не расплакаться, но все же слезы прорываются сквозь сомкнутые веки – и их тут же слизывает это животное, этот монстр.