Смерть эксперта-свидетеля
Шрифт:
– А как он да и все в Лаборатории приняли новое назначение?
– Мне представляется, Лорример воспринял это очень тяжко. Но в Лаборатории вряд ли хотели бы, чтобы это кресло занял он сам. Старший научный состав его недолюбливает. Впрочем, всегда найдется пара-другая коллег, которые предпочли бы чужаку своего, даже если они этого своего терпеть не могут. Ну и Союз наш пошумел, как водится, что назначили не судмедспециалиста.
– А почему, собственно, назначили Хоуарта? Я так понял, что ты тоже в Совете директоров и участвовал в заседании?
– А как же! На мне тоже лежит часть ответственности. Я вовсе не хочу сказать этим, что мы совершили ошибку. Старый док Мак был по-настоящему крупным судмедспециалистом. Мы ведь вместе начинали. Но нельзя и отрицать, что он малость отпустил вожжи в последние несколько лет. Хоуарт уже поднял уровень оборачиваемости на десять процентов. К тому же предстоит ввод нового здания Лаборатории. Мы пошли на сознательный риск, назначив ученого не судебно-медицинского направления: нам прежде всего нужен был хороший менеджер. Во всяком случае, большинство в Совете считали именно так и смогли убедить остальных.
– Запомни этот вопрос и задай его следующему кандидату на заседании Совета. Пусть помучается. Хоуарт ведь работал в Научно-исследовательском институте Браша, верно? Почему он ушел оттуда? Он ведь пошел на меньшую ставку?
– Он потерял не больше шестисот фунтов в год, а это вряд ли его так уж ущемляет. Его отец был очень богат, и все деньги достались Хоуарту и его единокровной сестрице.
– Но институт – учреждение гораздо более крупное. И у Хоггата наукой не занимаются.
– Немного, но занимаются. Хотя в основном, разумеется, это ведомственная лаборатория. Это нас беспокоило, я имею в виду членов Совета. Но вряд ли кто-то станет уговаривать самого подходящего кандидата, что это место ему не подходит, поскольку ниже его возможностей. С научной и преподавательской точки зрения – он ведь чистый физик – он шел значительно впереди своих коллег. По правде говоря, мы пытались его поспрошать, даже малость надавили. Но он привел обычные доводы. Он застоялся; нужно новое поле деятельности; хочет уехать из Лондона. Правда, ходят сплетни, что его недавно бросила жена, и он хочет начать новую жизнь. Может, это и есть настоящая причина. Благодарение Господу, он ни разу не произнес это проклятое выражение «проба сил». Если я услышу от кандидата еще хоть раз, что он рассматривает новую должность как пробу сил, я им весь стол заседаний заблюю… Адам, я старею. – Он кивком указал на окно палаты. – У них там сейчас обстановочка – не приведи Господь.
– Я знаю. Имел там чрезвычайно краткую, но тактичную беседу. Блестяще умеют дать понять гораздо больше, чем вслух сказано. Но и так ясно, что это дело надо решить быстро. Помимо того, что речь идет о доверии к самому ведомству, необходимо, чтобы Лаборатория снова заработала.
– А сейчас там что происходит? С сотрудниками?
– Местный Угро опечатал все внутренние двери, сотрудников держат в библиотеке и в Регистрационном отделе. Ждут моего приезда. Они заняты тем, что пишут объяснительные – где и что каждый из них делал с того момента, как Лорримера видели в живых в последний раз. Местная полиция предпринимает предварительную проверку всех алиби. Это должно сэкономить нам время. Я беру с собой одного из офицеров – Джона Мэссингема. Всю судмедэкспертизу возьмет на себя лаборатория Столичной полиции. Столпол же командирует туда кого-то из Отдела по связям с общественностью, так что эта обязанность у меня с плеч долой. Замечательно, что знаменитая поп-группа развалилась с таким шумом. Этот скандал и неприятности в правительстве займут первые страницы газет, так что пару дней мы удержимся где-нибудь на задворках.
Фриборн взирал на свои огромные ступни с легким отвращением, словно эти его заблудшие члены натворили что-то такое, что лишь теперь стало ему очевидно. Время от времени он шевелил пальцами – выполняя ли медицинское предписание, или просто для собственного удовольствия – трудно сказать. Помолчав с минуту, он сказал:
– Видишь ли, я ведь начинал в Лаборатории Хоггата. Еще до войны. Тогда все, что у нас было – реактивы да пробирки, растворы, да мензурки. И девушек на работу не брали – неприлично было им заниматься делами, связанными с преступлениями на сексуальной почве. Лаборатория Хоггата была старомодной даже для тридцатых годов. Не с научной точки зрения, впрочем. У нас появился спектрограф, когда он еще воспринимался как новая чудесная игрушка, не более того. Болота порой рождали странные преступления. Помнишь дело Маллигана – старика, который изрубил на куски своего брата и привязал останки к воротам шлюза в Лимингсе? Хорошую судмедэкспертизу мы тогда провели, да и улик хватало.
– Чуть ли не полсотни кровяных пятен на стене свинарника, так, кажется? А Маллиган клялся и божился, что эта кровь свиная.
В голосе Фриборна зазвучали ностальгические нотки: – А мне этот старый разбойник был даже чем-то симпатичен. А снимки тех пятен – я сам их фотографировал – до сих пор вытаскивают, как только лекции о кровавых пятнах надо проиллюстрировать. Странно, Лаборатория Хоггата всегда к себе как-то привлекала, да и привлекает до сих пор. Совершенно неподходящее здание – прямо храм Афины Пал-лады – посреди ничем не привлекательной деревушки в Восточной Англии, на краю черных болот. Пятнадцать километров до Или, да и Или не очень-то похож на место, где молодежь может хорошо повеселиться или чем-то интересным заняться. Зимы такие, что промораживают до мозга костей, а весенний ветер – там его называют «болотняк» – поднимает торфяную пыль и забивает легкие похуже смога. И при всем при том сотрудники – если не сбегают в первый же месяц – остаются там навсегда. А ты знал, что там, на их территории, есть часовенка Рена? [11] С точки зрения архитектуры она гораздо ценнее самого поместья, ведь Хоггат ее никогда и пальцем не тронул. Эстетическим вкусом полковник похвастаться вряд ли мог, как мне кажется.
11
Рен Кристофер(1632–1723) – английский архитектор и ученый.
– Думаю, это ощущение и часа не продержится после моего приезда, – мрачно прокомментировал Дэлглиш.
– Точно. Вы, ребята, обычно приносите с собой столько же неприятных проблем, сколько вам удается разрешить. И с этим ничего не поделаешь. Это ведь убийство – преступление, которое так или иначе пачкает всех. Конечно, ты во всем разберешься, я уверен. Как всегда. Только вот какой ценой?
Дэлглиш не ответил. Он был слишком честен и слишком любил Чарлза, чтобы произносить успокоительные слова и давать ничего не значащие обещания. Разумеется, он будет предельно тактичен, нечего об этом и говорить. Но ведь он едет к Хоггату расследовать убийство, и все остальные соображения придется отодвинуть: слишком важна задача. Дело об убийстве всегда решается ценой каких-то потерь. Иногда – собственных, чаще – чужих. И Фриборн, разумеется, прав. Убийство – такое преступление, которое пачкает всех, виновных и невиновных, без разбора. Дэлглиш не жалел о тех десяти минутах, которые провел с Чарлзом Фриборном. Старик верил, что ведомство, которому он отдал всю свою сознательную жизнь, самое лучшее в мире. Он помогал создавать это ведомство, и вполне возможно – он прав. Дэлглиш узнал то, что хотел узнать, за чем приходил. Но, пожимая старику руку на прощание, сознавал, что никак его не успокоил.
Глава 3
Лабораторная библиотека располагалась в самой глубине первого этажа. Три высоченных окна выходили на каменную террасу, откуда вниз, на лужайку и в бывший партерный сад, вели два пролета ступеней. Теперь от лужайки и сада осталось лишь запущенное, заросшее нестриженой травой пространство в полгектара, с запада огороженное кирпичной пристройкой, где размещался Отдел транспортных средств, а с востока – старой конюшней, теперь перестроенной под гараж. Это была единственная комната в доме, не затронутая жаждой переделок, обуревавшей его хозяина. Старинные книжные шкафы резного дуба все еще высились по стенам, хотя теперь в них хранились лишь специальные научные труды, правда, в весьма значительном количестве, а дополнительное место для подшивок английских и международных научных журналов обеспечивали два передвижных стальных стеллажа, разделявшие помещение на три отсека. У каждого из трех окон стояли большой рабочий стол и четыре стула. Один из столов был сейчас почти целиком занят макетом нового здания Лаборатории.
В этом-то не очень вместительном пространстве и были сейчас собраны сотрудники Лаборатории. Сержант-детектив из местного Угро бесстрастно сидел у самой двери, напоминая о том, почему они все оказались фактически в заточении. Им разрешалось посещать туалет первого этажа в сопровождении весьма деликатного полицейского и звонить домой по телефону, не покидая библиотеки. Остальные помещения Лаборатории были для них в данный момент недоступны.
Всем сотрудникам сразу по прибытии на работу было предложено написать краткий отчет о том, где и с кем каждый из них провел прошлый вечер и ночь. Каждый терпеливо ждал, когда наступит его очередь подойти к одному из трех столов. Показания собирал сержант и передавал их коллеге-полицейскому, сидевшему у регистрационного стола, по всей видимости, для того, чтобы предварительная проверка алиби могла начаться незамедлительно. Тем из младших сотрудников, кто представил убедительное алиби, разрешалось уйти домой, как только заканчивалась проверка их показаний. Один за другим, медленно и неохотно, они покидали библиотеку, жалея, что не увидят развития волнующих событий. Менее удачливые, вместе с теми, кто первыми явились утром в Лабораторию, и сотрудники высшего звена должны были ожидать прибытия группы из Скотленд-Ярда. Директор появился в библиотеке только один раз. Перед этим он вместе с Анджелой Фоули отправился к старому мистеру Лорримеру – сообщить о смерти его сына. Вернувшись, он заперся в своем кабинете со старшим полицейским следователем – суперинтендентом Мерсером из местного Угро. Говорили, что с ними находится и доктор Керрисон.
Минуты тянулись бесконечно. Все прислушивались – не раздастся ли рокот приближающегося вертолета. Присутствие полицейских, а возможно, и осторожность, деликатность или просто смущение мешали собравшимся в библиотеке говорить о том, что прежде всего занимало их мысли. Они разговаривали друг с другом настороженно и вежливо, как не вызывающие друг у друга симпатии незнакомцы, застрявшие в аэропорту. Женщины оказались гораздо лучше приспособленными к длительному ожиданию. Миссис Моллет, машинистка из Общей канцелярии, принесла на работу вязанье; подкрепленная несокрушимым алиби – она весь вечер просидела между мистером Мэйсоном из универмага и заведующей почтой на деревенском концерте – и возможностью не сидеть без дела, она позвякивала спицами с вполне понятным, хоть и вызывающим раздражение спокойствием, ожидая, пока ей разрешат удалиться. Миссис Бидуэлл, уборщица, настояла, чтобы ей было позволено – в сопровождении полицейского – посетить кладовку, где хранились ее щетки и тряпки, и, вооружившись метелкой из перьев и парой тряпок, предприняла яростную атаку на книжные шкафы. Она была необычайно молчалива, но научные сотрудники, стоявшие группкой у одного из столов, слышали, как она ворчала что-то себе под нос, подвергая экзекуции запылившиеся полки с книгами.