Смерть эксперта-свидетеля

Джеймс Филлис Дороти

– Как вы, в порядке?

– Господи, хоть бы они поскорее приехали!

– Да мы все этого ждем. Вертолет должен прибыть с минуты на минуту.

– Как они могут смеяться? Им что, все равно?

– Разумеется, не все равно. Убийство отвратительно, оно огорчает и ставит всех в неловкое положение. Но я что-то сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь здесь горевал о нем по-настоящему. А трагедии других людей, опасность, грозящая другому, всегда вызывают некоторую эйфорию, поскольку сами мы живы и невредимы. – Он посмотрел на Брэдли и очень тихо добавил: – Вы же знаете – бывают непредумышленные убийства, убийства при смягчающих вину обстоятельствах. Впрочем, добиться оправдания на этих основаниях вряд ли удастся.

– Вы думаете, это я его убил, правда?

– Я ничего не думаю. Во всяком случае, у вас имеется алиби. Ведь ваша теща приезжала к вам вчера и вы вместе ужинали, разве нет?

– Она была

не весь вечер. Уехала автобусом в семь сорок пять.

– Ну, если повезет, аутопсия покажет, что к этому времени он был уже мертв. – «А почему, собственно, – подумал Пол, – Брэдли предполагает, что еще не был?»

Брэдли подозрительно сощурил темные глаза:

– Откуда вы знаете, что теща вчера к нам приезжала?

– Мне Сюзан сказала. Дело в том, что она звонила мне в Лабораторию около двух. Расспрашивала о Лорримере. – Он подумал с минуту, потом продолжал совершенно спокойно, – она интересовалась, нет ли предположений, что он будет просить о переводе, ведь уже год прошел с назначения Хоуарта. Она подумала, я мог слышать об этом. Когда вернетесь домой, скажите ей, пожалуйста, что я не предполагаю сообщать полиции об этом разговоре, если она сама им об этом не скажет. Да, и заверьте ее, будьте добры, что не я проломил Лорримеру голову. Я готов ради Сью на многое, но надо все-таки и меру знать.

В голосе Брэдли послышались неприязненные нотки:

– А вам-то что беспокоиться? У вас алиби в порядке. Разве вы на деревенском концерте не были?

– Не весь вечер. Кроме того, есть небольшое затруднение с моим алиби даже на тот момент, когда я, со всей очевидностью, на этом концерте находился.

Брэдли посмотрел ему прямо в глаза и с неожиданной страстностью произнес:

– Это не я! О Господи, я этого не вытерплю! Я не могу больше ждать!

– Придется вытерпеть. Возьмите себя в руки, Клифф. Ничего хорошего – ни для вас, ни для Сюзан, – если вы сейчас рассыплетесь на составные. Это же английская полиция. Не КГБ же мы тут с вами ждем!

Как раз в этот момент они и услышали долгожданные звуки – отдаленный скрежещущий гул, скорее напоминающий жужжание рассерженной осы. Несвязные разговоры за столами затихли, головы поднялись от книг и журналов, и все собравшиеся двинулись к окнам. Миссис Бидуэлл рванулась занять место с наилучшим обзором. Красно-белый вертолет пророкотал над верхушками деревьев и оводом завис над террасой. Никто не проронил ни слова. Тут заговорил Миддлмасс:

– Чудо-мальчик Скотленд-Ярда должным образом снисходит к нам с небес. Что ж, будем надеяться, дело у него в руках станет спориться. Очень хочется поскорее в собственную Лабораторию попасть. Кто-нибудь должен ему объяснить, что здесь не только у него убийство на руках.

Глава 4

Детектив-инспектор почтенный [13] Джон Мэссингем терпеть не мог вертолеты: они казались ему слишком шумными, слишком тесными и пугающе небезопасными. Поскольку его физическая храбрость не подвергалась сомнению ни им самим, ни кем-нибудь другим, Мэссингем в обычных условиях не считал нужным скрывать это свое отношение. Но он знал, что его шеф не любит праздной болтовни, и в тесноте «Энстрома-Р28», пристегнутый ремнем к сиденью бок о бок с Дэлглишем, решил про себя, что расследование чевишемского дела пойдет гораздо успешнее, если придерживаться политики строгого и дисциплинированного молчания. Мэссингем с интересом отметил, что приборная панель в кабине замечательно похожа на автомобильную приборную доску и даже скорость полета обозначается милями в час, а не узлами. Жаль только, что на этом сходство и кончается. Он поудобнее приладил наушники и, чтобы успокоить нервы, принялся сосредоточенно изучать карту.

13

Почтенный, почтенная – титул сыновей и дочерей пэров Англии, ставится перед именем.

Им наконец-то удалось сбросить с себя коричнево-красные щупальца лондонских предместий, и клетчатый осенний ландшафт, словно коллаж из матерчатых, разной плотности лоскутков, в сменяющих друг друга коричневых, зеленых и золотых тонах, разворачивался теперь под ними, протянувшись до самого Кембриджа. Порой солнечные лучи, пробиваясь меж облаками, омывали ярким сиянием опрятные деревушки, разрезанные улицами на почти равные части, ухоженные парки и просторные поля. Крохотные игрушечные автомобили, блестящие в солнечных лучах, словно жуки-бронзовки, мчались по дорогам, обгоняя друг друга.

Дэлглиш взглянул на своего спутника: бледное волевое лицо, веснушки брызгами усыпали крупный нос и широкий лоб, шапка густых рыжих волос, взъерошенных ободом наушников.

До чего же, подумал он, сын похож на отца, на этого грозного, трижды удостоенного высоких наград пэра Англии, чья храбрость могла сравниться лишь с его же собственным упрямством и недалекостью. Поразительно, как семейство Мэссингемов, уходящее корнями в пятивековую глубь, могло произвести на свет столько поколений симпатичных ничтожеств. Адам припомнил, что в последний раз он видел лорда Дангэннона в палате лордов во время дебатов о детской преступности. Его светлость почитал себя экспертом в этом вопросе, поскольку он когда-то, вне всякого сомнения, был мальчиком и даже помог организовать, правда, ненадолго, юношеский клуб в имении своего деда. Его идеи, когда наконец до них удалось добраться, были изложены примитивно, беспорядочно и оказались абсолютно банальными, лишенными всякой связи и логики. Однако высказывались они на удивление тихим голосом, с долгими паузами, во время которых его сиятельство устремлял задумчивый взор на пустующий королевский трон, так что казалось, он наслаждается общением с неким таинственным духом внутри себя. А тем временем благородные лорды, подобно учуявшим море леммингам, гуськом потянулись прочь из палаты, чтобы появиться там вновь, как только, словно по телепатическому сигналу, им стало ясно, что речь Дангэннона приближается к завершению. Но если семейство это и не внесло заметного вклада ни в государственную деятельность, ни в искусство, то представители его в каждом поколении весьма доблестно погибали за традиционные идеалы. А теперь наследник Дангэннона избрал для себя деятельность, столь далекую от традиционных идеалов. Инересно будет, если – впервые за всю пятивековую историю, да еще на таком необычном поле деятельности, – семейка сумеет должным образом проявить себя. Что заставило Мэссингема избрать полицейскую службу в качестве выхода для наследственной воинственности и отжившего свое патриотизма вместо обычной для семейства военной карьеры Дэлглиш никогда не спрашивал: отчасти потому, что с уважением относился к личным интересам и побуждениям других людей, отчасти же потому, что был вовсе неуверен, что хочет услышать ответ на свой вопрос. До сих пор Мэссингем на деле проявлял себя исключительно хорошо. Коллеги-полицейские были обычно весьма терпимы и полагали, что человек себе отца не выбирает. Поэтому принято было считать, что Мэссингем получил повышение по заслугам, хотя никто из сослуживцев не был так уж наивен и не думал, что быть старшим сыном английского пэра идет человеку исключительно во вред. За глаза, а иногда и в глаза его называли «Важняк Джон», причем совершенно беззлобно.

Хотя семья теперь обеднела, а имение было продано (лорд Дангэннон взрастил многочисленное потомство в большом особняке на Бэйзуотер-роуд), старший сын его все-таки смог пойти в ту же школу, где учился отец. Вне всякого сомнения, думал Дэлглиш, старый воин и не подозревал о существовании других школ; как и представители других социальных классов, аристократы, как бы бедны они ни были, всегда умели отыскать средства на то, что считали необходимым. Но Джон оказался весьма необычным продуктом достопочтенного заведения: он был совершенно лишен той слегка небрежной элегантности и ироничной отстраненности, какими славились его выпускники. Если бы Дэлглишу не была известна его биография, он решил бы, что Мээссингем вышел из солидной семьи высшего среднего класса – докторской или адвокатской – и окончил обычную среднюю школу со старыми традициями. Сейчас они работали вместе всего во второй раз. В первый раз Мэссингем произвел на Адама впечатление человека умного и невероятно работоспособного; кроме того, он умел молчать и прекрасно понимал, когда его шефу необходимо побыть в одиночестве. К тому же Дэлглиша поразила некоторая безжалостность, присущая молодому человеку, хотя, подумал он, чему же тут удивляться, ведь эта черта обязательно должна быть присуща всякому хорошему детективу.

«Энстром» рокотал уже над башнями и церковными шпилями Кембриджа; видны были изгибы сверкающей под солнцем реки, по-осеннему яркие улицы, бегущие сквозь зелень лужаек к горбатым мостикам, церковная капелла Королевского колледжа, наклоненная и медленно вращающаяся на краю огромного полосатого квадрата зелени. И почти сразу же город остался позади, а под ними открылись, будто волнуемое зыбью эбеновое море, черные почвы Болот. Прямые дороги приподнимались над полями, деревни протянулись вдоль дорог, словно приникли к ним, ища безопасности на более высоких участках земли; одинокие фермы прятались под крышами – такими низкими, что казалось, они наполовину ушли в торфяник; кое-где поднимались величественные башни церквей, стоявших поодаль от деревень, и камни надгробий, окружавших церкви, походили на расшатавшиеся зубы. Теперь уже, должно быть, совсем близко: Дэлглиш разглядел на востоке устремленную вверх из западную башню собора в Или.