Смерть – это круто
Шрифт:
Он вскочил на ноги, экран компьютера показывал семь аккуратных рядов электронных карт, в колене появилась легкое похрустывание, словно подколенной чашечкой оказался запертым какой-то грызун, пытающийся проложить себе дорогу на свободу.
– Послушайте, – сказал он, – все хорошо, не думайте об этом.
Он хотел было обнять ее и прижать к себе, но не мог, ведь она – служанка, а он – работодатель, так что ему оставалось медленно проследовать за ней до двери и сказать:
– Послушайте, я собираюсь на пляж, хорошо? Когда вы закончите здесь, отправляйтесь домой отдыхать, и завтра, завтра тоже отдыхайте.
К тому времени, когда он вышел на прогулку, утренний туман уже рассеялся. Небо было чистым, бездонно синим, – синим,
На полу гаража, где раньше была машина Ким, виднелось незакрашенное пятно, нечто вроде вечной тени, там он не задержался. Он решил взять спортивный автомобиль – новенький «Остин Хейли 3000», который приобрел вместе с гаражом и всем необходимым у одного знакомого по кинобизнесу – это привело его в доброе настроение, в последнее время здорово не хватало ощущения, что ты чувствуешь себя хорошо. Верх машины был опущен, а потому он потратил пару минут на то, чтобы втереть крем от загара в мягкую кожу ниже глаз – не стоит выглядеть как незавернутая мумия из числа тех, что клюют носом над белым вином и закусками в каждом кафе и траттории в городе. Затем он надел очки поудобнее, нацепил шляпу, и его автомобиль с низким ревом отправился вниз по улице.
Он уже выбрался к пляжу, уже свернул на широкий, обрамленный пальмами бульвар, который выходил на набережную, прежде чем вспомнил о трех вчерашних парнях. Что, если они появятся вновь? Что, если они уже там? Мысль эта стала причиной того, что он затормозил в запрещенном месте, – это да еще то, что он знаком с парнем, сидящим во внедорожнике с высоко поднятой над землей рамой, и тот машет ему рукой – стоит подать знак. В принципе, это подошло бы, это в духе Нью-Йорка, битва за территорию, выяснение отношений, но он настолько расстроен, что просто подъехал к тротуару и позволил тому проехать мимо.
Но вслед за тем он сказал себе, что никто не будет преследовать его на его собственном берегу, особенно же это касается компании грязнопопых ребятишек, у которых не различишь, где начинается и где кончается бедро. Он отыскал местечко в парке прямо напротив лестницы, ведущей к пляжу, и вытащил вещи из багажника сердитым движением руки – если бы он мог бегать, если бы только он мог бегать, он бы бежал за ними до тех пор, пока не сдали бы их вонючие, крохотные, прокуренные, прогнившие легкие, даже если бы для этого потребовалось пробежать несколько миль. Говнюки. Мелкие говнюки. Он тяжело дышал, покрываясь потом, текшим по завязкам шляпы.
Затем он подошел к бетонным ступеням, перед ним открылся простор Тихого океана – бесконечное множество волн, прохладный непостижимый аромат в воздухе, белый полумесяц пляжа, подстилки и зонтики, разбросанные по песку во всех направлениях, куда бы он ни посмотрел. В этой картине было что-то, что всегда поднимало настроение, вне зависимости от того, насколько он был несчастен. Этого он никогда не мог понять в Ким. Ким не любила пляж. Слишком много солнца. Это вредно для кожи. И песок – песок был всего лишь разновидностью уличного гравия, и она всегда жаловалась, когда обнаруживала белые песчинки на ковре в гостиной. Но ей нравилось, когда он возвращался к ней домой распаленным, так как только что он наблюдал за доброй сотней женщин, обнаженных по самое никуда и повсюду натертых благоуханными мазями и всеми средствами, которые только мог вместить в себя тюбик на сто двадцать пять грамм. Ей нравилось это, и что с того.
Он уже спустился до середины лестницы, присматриваясь к паре девушек, идущих перед ним, когда услышал высокий, бешеный лай. Все они были там, все трое, в длинных шортах, с короткими густыми ежиками, смеющиеся и подтрунивающие, бросающие палку, словно ничего не произошло. И действительно ничего не произошло, во всяком случае с ними. Эдисон же замер на месте за шесть ступеней до конца лестницы. Все выглядело так, будто его парализовало, как если бы у него был удар. Он добрался до металлического поручня и поставил искалеченную ногу впереди. Мимо него прошествовала пожилая пара – горы плоти, затем прошла молодая мать, волоча за собой детей и пластиковые ведра. Он не мог сдвинуться с места. Собака лаяла. С пляжа доносились крики.
Затем, похлопав себя по карманам, как если бы забыл что-то, он медленно повернулся и, хромая, двинулся обратно вверх по ступеням. Долго сидел в машине, вертя механизм настройки, пока не нашел станцию, передающую рэп, и включил ее на всю катушку, хотя он терпеть не мог эту музыку, ненавидел ее. В конце концов, Эдисон хлопнул дверью, включил зажигание и отчаянно стартовал под оглушительные басы и крики, снова и снова рассекавшие полуденную тишину, царившую на улице.
Он подумал о баре – о ленче в баре или о коктейле, чтобы извлечь кодеин из всех дыр, где он только мог прятаться. Но к этому у него не лежало сердце. Он – Эдисон Бэнкс. У него был свой оркестр. Он создал «Дикую улицу». Он не заказывает ленч днем, в половине второго, и он не только не ест ленч в одиночестве, но и не пьет ничего, даже вина, до пяти часов. Именно это делали все остальные, все его неисправимые, отжившие свое, покрытые бриллиантами соседи: они заказывали себе ленч. А затем они брали коктейли и покупали цветы у цветочницы в короткой юбчонке, все это перед заходом в аптеку за лекарствами по рецепту, а к тому времени наступал час коктейля, и они пили коктейли и ели обед. Или, как бы то ни было, заказывали его.
В следующие полчаса он ездил по городу на бешеной скорости, срезая повороты подобно самоубийце или тинэйджеру-подростку, с торчащей во все стороны прической, с плоским животом, тинэйджеру, бросающему палки; а затем мотор начал перегреваться, и он выключил радио и медленно отправился домой, подобно живому мертвецу, сидящему за рулем древнего «ягуара» или «бенца». Ему нужен платок с начесом, который, кажется, должен лечить его колено, а еще нужно обернуть вокруг колена мороженый горох и подремать над книгой у бассейна, где, по крайней мере, все было его собственностью. Вылезая из машины, он сморщился от боли и перенес часть тяжести на правую ногу – горох и еще одна кодеиновая таблетка позаботятся об этой проблеме, и он отправился в обратный путь, ощущая пустоту внутри. Ему пришлось заняться поиском ключей, солнце давило на плечи, колибри, переливаясь всеми цветами радуги, весело порхали вокруг, пальмы вдоль дороги, по которой он шел, слегка покачивались под слабым дуновением ветерка, и тут он увидел, что задняя дверь открыта.
Это показалось ему странным, так как он был уверен в том, что закрыл и запер ее перед уходом. Кто не заботился о безопасности, так это Ким, – она оставляла свою сумочку на переднем сидении автомобиля, где ее всякий мог увидеть. Выбегая из дома с наполовину нанесенным гримом, она никогда не задумывалась лишний раз о том, что дверь позади нее осталась открытой, но он в этом отношении был тверд. Он никогда не забывал ни о чем, даже когда его мозг был забит маленькими белыми таблетками, которыми постоянно пичкали его доктора. Он никогда не оставил бы дверь открытой. Он не мог этого сделать. Следующая его мысль была о служанке – должно быть, она еще не ушла. Но, взглянув через плечо вниз по склону и за забор, на то место на городской улице, где она всегда парковала свою грязно-коричневую «короллу», он увидел, что там машины не было.