Смерть это все мужчины
Шрифт:
Но то ещё была любовь – обесцененная и дешёвая, как уличная девчонка, но любовь. Вскоре туман рассеялся. Заскрежетали зубчатые колёса, которые видел наяву безумец Акутагава. Заработали грязные механизмы извлечения удовольствий, завертелось чёртово колесо секса, и мириады щелей и членов вылезли на свет Логоса требовать себе описания. Обнаглели, естественно, люди, не лягушки и черепахи – те пользовались блаженным, как всегда, безмолвием. Сексуальная революция, разумеется, и провалилась, и удалась, как все революции. Тезис Довлатова о том, что «красивых девушек всегда уводят наглые грузины», по-прежнему справедлив: самых привлекательных кукол покупают разбойники, но и на долю невротиков кое-что остаётся, если они умеют писать или хотя бы читать. Героиня современной прозы, увидев героя, немедленно становится на колени, расстёгивает ему ширинку и принимается за работу. Если автор в детстве ненавидел папашу, то она её сделает нелепо. Если мамашу – жадно. Если и папашу, и мамашу – то и жадно, и нежно. Если автор чудом каким-то, не иначе, любил обоих родителей, он вывернется из ситуации, рассыпав по дороге умолчания и многоточия. Но зачем было и залезать-то в неё? И для чего кряхтели столетья, по крупицам собирая любовь, чтобы теперь сдать её без боя всему б… скому Бульвару сразу?
От секса рождаются отвратительные механические детишки, ненавидящие сами себя. Они любят употреблять разные химические вещества и стремятся побыстрей вернуться в лязгающую зубами химерическую матку-матрицу. Детям следует рождаться от Эроса, но его, как всякого бога, добывают трудом и молитвой. Он иногда и даром достаётся, но это для избранных.
Помню, как неохотно рассветало, в час по чайной ложке света. Он спал рядом, а я от боли и счастья заснуть не могла. Я сначала боялась, потому что не должна была сопротивляться, потому что сдавалась на милость, полагаясь на великодушие победителя, а кто ж его знает, в первый раз, будет ли оно. Я не думала о том, что мы станем мужем и женой. Наше соединение казалось мне таким живым, огромным и драгоценным, что превышало весь быт, и все нравы, и весь город, и страну, и землю… Я даже запамятовала, что принято делать в этих случаях в обстоятельствах данного времени. А разве что-то надо было делать? Да ведь мы теперь вместе, а вместе мы непобедимы – значит, можем поделиться радостью с другими. Можем что-то хорошее придумать для этой грустной земли. Какой прекрасный и какой несчастный нам достался город. Хотелось расцеловать его во всех львов и сфинксов, прижаться ко всем колоннадам, пожать руки атлантов и кариатид – спасибо, дескать, за работу, товарищи… И опять текла кровь, предупреждая меня, какую же разную цену мы заплатим за эту ночь, до какой тоски будет для него сном то, что было для меня жизнью.
Весь мир навалился на меня и все уши прожужжал о том, что это всё пустяки и вздор, что это ничего не стоит и ничего не значит, что это можно делать с кем угодно, было бы настроение, что это можно делать для здоровья, от скуки, для самоутверждения, в весёлую минуту, вообще просто так от не фиг делать и, кроме того, за деньги. В ежечасно орущем хоре явно проступали толстые лживые ноты. Я понимала, что мне врут, и врут причём именно мне. Охота велась на меня, остальное было для отвода глаз. Кому-то действительно можно было за деньги, от скуки и просто так. Но – не мне. Не мне, Доченьке, Надежде, Любимице. Не мне, подружке воды, умеющей смотреть солнцу прямо в сердце. Мне нужно было верить и ждать, верить и надеяться, верить и любить.
Кого, Господи, кого?
Где ты был, когда я, беременная, оскорблённая мужем, бежала ночью по речке Мойке, воя от боли? Где ты был, когда меня забыли в коридоре больницы и я потеряла своего ребёнка? Где ты был, когда от холода, в отчаянии я решила быть с кем придётся и корчилась от ужаса и стыда по утрам? Я слышу странный ответ Я был тобой и не понимаю его. Не надо быть мной, надо помочь мне, я устала, я заблудилась, я одна. Любви не вышло, Отец, забери меня отсюда или я уничтожу этот мир
С мстительным удовольствием люблю читать гомосексуальную прозу. Мне так нравится, как они издеваются друг над другом, как они там сами себя… Всласть порезвилась Мамочка, подсыпая свои гормончики им в кровь. Это истинная правда, они и должны сами с собой, с подобными, с такими же. Жить в своей зоне – по-честному.
Молчала, пряталась, выживала, росла, стала хитрой и умной, ну и что? Сложно ли было подорвать всё моё хитроумие якобы теплом и мнимой любовью? Отозвалась мигом, как все дурочки с переулочка. О, Андрюша, что ты наделал. Я уже ничем не смогу тебе помочь. Я даже не истец на твоём процессе, а свидетель. Следователь проведёт дознание, прокурор потребует соразмерно вине, суд вынесет приговор. Исполнять его будет главное управление исполнения наказаний. Надеюсь на снисходительность присяжных. Первая судимость, несовершеннолетние дети, прекрасные характеристики с места работы. Хватит с меня одного убийства. Живи дальше, милый. Я тебя ещё немножко люблю.
Я виновата. Я знаю. Годами я пробиралась сквозь жизнь в сознании правоты, считая обиды по головам, чтоб ни одну не упустить, а нынче застыла и слов не могу найти. Я думала, меня хотят убить, я защищалась, и я убила сама.
Я больше ничего не могу объяснить.
ДЕВЯТЬ – КОНЕЦ
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээлоээээээ
ээлоээлоээлоээлоээлоээлоээлоээлоээлоээлоээлоэ
Не надо меня поднимать. Я сама встану.
Я хотела посмотреть – там, кажется, цветочек? Жёлтый? Я такие где-то видела. Я хотела его погладить. Он мне понравился – какой смелый. Взял и вылез, только солнышко пригрело, он тут как тут. Надо быть смелыми, надо вылезать, да. Что вы со мной делаете? Пальто испачкалось, женщина. Что они говорят… Это моё пальто, не ваше, что вы меня трогаете. Такая приличная женщина. Пальто испачкалось. Вы про меня говорите? Это ужасно смешно. Ужасно!
Посадили на скамейку, собрались в кучку и что-то лопочут по-русски.
Правильно, я же в России.
эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ
ооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо
Голова гудит. Куда я забрела? Спросить у этих? Эй, люди, я где?
Набережная Смоленки. Помню. Как гуляла девчонкой по Смоленке-речонке. Тут славно. Три кладбища. Конец света. Я, наверное, в церковь шла, на Смоленское. Здесь часовня Ксении Блаженной. Какое дивное слово – блаженная. Хочу стать блаженной… И здесь служат хорошо, мне как-то понравилось. Понятно говорят.
Глупо, что я боялась пить. Оказывается, это бесконечно интересно. Соблюдала трезвость – для чего? Что хранить? Какой разум? Кому он нужен?
Вам нужен? Мне нет.
Они спрашивают, где я живу и куда мне надо. Спокойно, люди. Мне никуда не надо. А живу я здесь, сейчас. Вы умеете жить здесь? Русские обычно плохо это умеют. Скачут туда-сюда, вперёд-назад. Прошлое-будущее. Прошлое-будущее. У вас был хороший кусок земли, вы его как-нибудь обустроили? Нет? А кто помешал?
Да, русские, вы даёте. Что-то у нас с вами нету… ээээээээ… взаимопонимания, вот. А язык у вас хороший. Мне было интересно на нём разговаривать.
Подсел какой-то облезлый, с бородёнкой, по виду – из бывших. Спившийся антилегент. Такой бледный, вываренный. Наверное, много книжек читал. А потом пил. Пил и читал, читал и пил. Милое дело… Родимый, я тебя знаю. Заводит разговор. Дескать, а вы разве – не русская?
Нет, мой грибочек. Какая же я русская, что ты. И не похожа совсем. Похожа? Волосы русые, глаза светлые? Ты что, больной? Ты считаешь, только у русских глаза светлые и волосы русые? Не, вы точно чокнутые тут все. Что касается меня, то я благородная дама из Царств, одна из Дочерей Отца. Из того дома, где много комнат… Как меня зовут? Я… я не помню.