Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
Шрифт:
Закончив на этой несколько высокопарной ноте свою тираду, Гутьеррес тронул Тавернье за локоть, приглашая его следовать за собой. Французы увидели, что неизвестно откуда возникшие солдаты уже тащат их багаж к выходу из здания аэровокзала. Гутьеррес двинулся за ними, Тавернье шел по левую руку от него, Шарль — по правую. Следом не торопясь зашагали молодцы в темных очках, растянувшись в цепь. Люди, теснившиеся в зале, старались поскорее убраться с их дороги, подхватывая свои пожитки, так что посреди зала быстро освободился широченный проход до самых дверей. Седобородый худощавый мужчина, потягивавший кофе в буфете на втором этаже за столиком у самых перил, посмотрел вниз на эту сцену и усмехнулся. Он не считал себя специалистом по части секретных служб, однако помпезность, которой окружала свою деятельность тукуманская тайная полиция, была ему решительно непонятна. Он не сомневался в том, что эти индюки не заметят «хвост», который пристроится к ним, едва вся кавалькада отъедет от азровокзала. А кавалькада и впрямь солидная: два лимузина, полицейская машина, джип с солдатами впереди, такой же джип сзади... Вести такой караван по городу — не работа, а детская забава, особенно при ' наличии хорошей связи и машин, вовремя меняющих первый «хвост», пока он не слишком примелькался. Корсаков знал о том, что этим же рейсом в Санта-Фе прибыл под видом французского лесоторговца один из агентов оппозиции в Европе, однако роль его состояла лишь в прикрытии французов во время перелета. Корсаков даже не знал его в лицо. О своем приезде Тавернье, справедливо опасавшийся пользоваться телефоном, дал знать Корсакову простейшим способом: позвонив в редакции туку-манских газет. Каждой редакции он сообщал парижский
Тем временем кортеж с майором Гутьерресом и французскими журналистами подъехал к отелю «Пеликан», где по тукуманской традиции было принято за государственный счет размещать важных гостей. Когда Гутьеррес намекнул на то, что платить друзьям ни за что не придется, Шарль вспомнил легенду о пеликане, выкармливающем птенцов собственной кровью. Видимо, он хмыкнул слишком громко — сказалось выпитое в самолете бренди. Гутьеррес подозрительно покосился на него из-под очков, но промолчал. Апартаменты друзьям выделили и впрямь роскошные, однако их восторг несколько поумерило то обстоятельство, что по коридору прохаживались взад-вперед какие-то праздные личности в неизменных темных очках, а парочка таких же типов расположилась в креслах в холле второго этажа. Фигуры в штатском можно было видеть и среди экзотической растительности в парке отеля, а за узорной оградой на улице торчал армейский пост. Поняв по лицу Шарля, что тот собирается сказать какую-то колкость по поводу всех этих Мер предосторожности, Тавернье сделал страшные глаза, прижав палец к губам, и обвел комнату красноречивым взглядом. Шарль прикусил язык: действительно, не стоило рассчитывать на то, что при таком навязчивом гостеприимстве хозяева не натыкали повсюду «жучков». Улучив момент, Тавернье одними губами шепнул напарнику на ухо:
— Ни о чем серьезном не говори — ни здесь, ни в парке, ни в машине. Притворяйся, что всем доволен, веди себя естественно.
Гутьеррес повел Шарля осматривать его номер. Тавернье последовал за ними и услышал, как Шарль говорит майору:
— Шеф у нас человек семейный, а вот я холостяк. Много хорошего слышал о креолках... Короче говоря, как тут насчет девочек?
Гутьеррес впервые снял темные очки, набожно закатил глаза и поцеловал кончики пальцев, после чего с широкой улыбкой заверил:
— Я обо всем позабочусь. Будете довольны. Скажите только, когда?
— Завтра вечером, часов в десять, — быстро ответил Шарль. — Кстати, о девочках: что-то в холодильнике с выпивкой слабовато. Может, нам послать в лавочку?
Вопрос Шарля Гутьеррес воспринял как скрытую форму упрека, воскликнул: «Нет-нет!» — и отошел дать распоряжение своему непроницательному подручному.
— Текилы не забудьте для местного колорита, — сказал ему в спину Шарль.
— Ты что, рехнулся? — зашипел в ухо партнеру Тавернье. — Только девок нам тут не хватало! Они же все шпионки!
— А что, шпионки как-то иначе устроены? — резонно возразил Шарль. — И потом, ты сам сказал: веди себя естественно.
Тавернье только рукой махнул и обратился к Гутьерресу:
— Нам хотелось бы составить наше рабочее расписание, начиная с завтрашнего дня. Объекты съемок, маршруты поездок и так далее... Вам уже случалось принимать корреспондентов?
— Конечно, и я знаю, что их интересует, — самодовольно заявил майор. — Положитесь на меня: завтра утром я вам доставлю подробный план, мы вместе рассмотрим его и внесем необходимые коррективы, если они понадобятся. А сейчас располагайтесь и отдыхайте — вы должны забыть о разнице в часовых поясах. Я вас покидаю. До завтра!
Майор удалился во главе своей свиты — величавой походкой и в то же время слегка пританцовывая. Друзья остались в номере Шарля одни. Тавернье тут же принялся сантиметр за сантиметром исследовать стены в поисках глазка для телекамеры. Шарль скептически наблюдал за его поисками, однако ему стоило бы вспомнить о том, что именно наличие такого глазка позволило зафиксировать на пленке кровавые забавы генерала Видалеса. Убедившись в отсутствии скрытого ока, Тавернье, облегченно вздохнув, сел к письменному столу и на листе с грифом отеля написал: «Будем подчиняться им во всем, будем снимать все то, что они предложат. Все равно нормально работать генералы нам не дадут, так пусть считают нас идиотами. Когда придет время, мы от них избавимся». «Согласен, — написал в ответ Шарль. — Главное — вести себя естественно». Тавернье мелко порвал лист, прошел в уборную и опустил обрывки в унитаз. В дверь номера негромко постучали.
— А вот и выпивка! — воскликнул Шарль.
Наутро Гутьеррес появился в еще более радужном настроении, чем ушел накануне. Тавернье просмотрел принесенную им бумажку с рабочим расписанием. В сущности, против этого плана трудно было что-либо возразить, за исключением того, что «съемки на базе боевой подготовки элитных армейских частей» и «поездка в горные районы, освобожденные от партизан» могли дать и отличный материал, и бесцветную нудятину, в зависимости от степени самостоятельности журналистов. О самостоятельности же под опекой майора Гутьерреса говорить, похоже, не приходилось. Впрочем, поездку в Тукуман Тавернье предпринял лишь в расчете на помощь Корсакова — получить помощь от официальных властей, имевших в мире довольно мрачную репутацию, он не надеялся, а потому и не стал спорить с Гутьерресом, сделав лишь пару вялых замечаний. Майор заявил, что после завтрака французов примет министр информации, а затем их ждут в офицерском клубе столичного гарнизона. Голос Гутьерреса дрожал от сдерживаемого торжества. Тавернье с удивлением посмотрел на него, но майор тут же стер улыбку с лица и вновь превратился в непроницаемого индейского божка, по лицу которого только внимательный наблюдатель мог догадаться, что божок совсем недавно хлебнул свежей крови. Позавтракав вместе с майором в пустынном ресторане, друзья в его лимузине отправились в министерство информации. Министр оказался суетливым лоснящимся толстячком с массивными золотыми перстнями на волосатых пальцах. Гости вежливо посмеялись в ответ на его попытки пошутить для создания непринужденной атмосферы, однако после того, как в ответ на вопрос о причинах нынешнего кризиса в стране министр понес чушь о подрывных марксистских элементах и зарубежных кознях, Тавернье почувствовал тяжелую скуку. Потомок работящих пикардийских крестьян, больше всего на свете он ненавидел отсутствие профессионализма. К тому же у него появилось ощущение, будто он весь вывозился в чем-то липком. Сначала он подумал, что на него так действуют лоснящиеся жирные складки на лице, министра и его маслянистые глаза, широко раскрывавшиеся в те моменты, когда хозяин кабинета врал особенно беспардонно. Однако затем Тавернье понял, что в кабинете поселился страх — он-то и заставляет толстяка суетливо перебирать бумаги на столе, глядеть в провтранство мимо посетителей, машинально отвечая на вопросы, и обильно потеть, несмотря на исправно работающий кондиционер. Весь этот визит был сущей потерей времени, если не считать подписанных министром лицензий на съемки, опросы, интервью и прочую журналистскую деятельность на всей территории страны — документ, совершенно излишний в обществе неотвязного Гутьерреса. Когда хозяин кабинета стал чересчур уж явно повторяться, майор поднялся и с любезной улыбкой напомнил о том, что гостям пора в офицерское собрание. Правда, Тавернье не совсем понимал, какой интерес для журналистов представляет стадо солдафонов, однако до появления Корсакова решил терпеть и покоряться. Раскланиваясь с хозяином кабинета, Тавернье с трудом заставил себя подать ему руку. У него осталось ощущение, словно он сунул ладонь в какую-то теплую жижу. Предводительствуемые Гутьер-ресом и сопровождаемые сзади двумя его подручными, друзья вышли на
— А где же самый главный? — спросил Тавернье, когда Гутьеррес кончил называть фамилии. — Генерал Бенитес — так, кажется, его зовут? При Видале-се он был начальником генерального штаба. Такое представительное собрание, почему же его нет?
Гутьеррес хотел было ответить, но осекся и поднял палец, призывая к молчанию. Из боковой двери слева от президиума вышел и стремительной походкой направился к председательскому месту высокий, подтянутый, широкоплечий военный в полевой камуфляжной форме, с пистолетной кобурой на поясе и беретом, засунутым под погон. Пройдя к месту в центре президиума, он с широкой улыбкой обвел взглядом зал и вскинул руку в приветственном жесте. Офицеры вскочили и разразились восторженными криками. Лакеи на тележках ввезли в зал шампанское и, уворачиваясь от бешено жестикулирующих офицеров, принялись расставлять на столах бокалы и бутылки. Делали это они с такой удивительной сноровкой, что, несмотря на царившее в зале возбуждение, умудрились не разбить ни одного бокала. Тавернье оглядывал ликующую публику. Большую ее часть составляли вояки в полевой форме, пригнанной без заботы о щегольстве или о строевом единообразии — от формы требовалось только не быть помехой в бою и заодно служить хранилищем разных мелких вещей, необходимых в военном быту. Такое отношение к одежде Тавернье отмечал у бойцов всех действующих армий, из которых ему приходилось делать репортажи. Некоторые офицеры были ранены: Тавернье попадались на глаза то рука на перевязи, то ярко-белая повязка над смуглым лицом, то палочка в руке у хромающего хозяина. Многие из присутствующих носили полевую форму в строгом соответствии с требованиями устава, и сама форма, чистенькая и с иголочки, говорила о том, что ее владельцу не приходится бродить в ней по джунглям, — Тавернье подумал, что это, вероятно, офицеры тыловых гарнизонов. На приглушенном камуфляжном фоне ярко выделялись парадные мундиры, которые часть собравшихся сочла нужным надеть. Как во всех латиноамериканских армиях, парадные мундиры тукуманских офицеров отличались большой пышностью, обилием аксельбантов, позументов, эмблем и тому подобных украшений, а венчалось все это великолепие фуражкой с высокой тульей, над лакированным козырьком которой золотом и эмалью сверкал пышный герб Республики Тукуман. Выделялись в толпе синие мундиры летчиков, белые — моряков, черные — танкистов или, по-здешнему, кавалеристов. Толпа продолжала ликовать, а виновник этого ликования, появившийся в президиуме последним генерал в камуфляжной форме, все так же стоял, широко улыбаясь, и помахивал рукой то ли офицерам, то ли репортерам, затопившим его вспышками фотоаппара-, тов и ярким светом переносных ламп.
— Кто это? — крикнул Тавернье на ухо Гутьерре-су, потому что иначе в общем шуме тот мог его не расслышать.
— Генерал Коронадо. Генерал Бернардино Ко-ронадо де ла Крус. Командир корпуса войск специального назначения.
Тавернье вспомнил, о ком идет речь. Впервые фамилия генерала промелькнула в газетах несколько лет назад, когда было объявлено о создании в Ту-куманё первого мотопехотного батальона специального назначения «Кетцаль». В то время Коронадо имел чин майора, но быстро пошел в гору, так как ощутимых успехов в развернувшейся антипартизанской кампании сумел добиться лишь его батальон. Методики отбора и подготовки личного состава разрабатывал сам Коронадо, пользуясь неофициальными рекомендациями американских военных, среди которых он имел много знакомых еще с тех пор, когда учился в Вест-Пойнте. Через год по инициативе Коронадо было принято решение сформировать еще один элитный батальон. Когда численность специальных войск достигла пяти тысяч человек, не считая приданных артиллерийских, танковых, саперных и прочих подразделений, в генеральном штабе приняли решение выделить эти войска в особый корпус и возложить на него главную тяжесть борьбы с антиправительственными выступлениями. Прочим родам вооруженных сил предстояло взаимодействовать с особым корпусом, командиром которого был назначен отличившийся во многих боях и приобретший большую популярность в армии генерал Коронадо. Фотографии красавца-генерала, героя борьбы с коммунизмом, постоянно появлялись на страницах западных газет. Смышленый генерал с хорошо подвешенным языком раздавал интервью, наносил зарубежные визиты и постепенно в глазах всего мира выдвигался на первое место в составе правящей военной хунты. Упорные слухи о страшных жестокостях, чинимых войсками генерала в партизанских районах, только интриговали публику, накладывая на симпатичный образ генерала отпечаток некоего зловещего трагизма: в его лице читатели газет и телезрители видели благородного по натуре борца с темными силами, вынуждаемого коварным врагом прибегать к жестоким мерам и в результате испытывающего мучительные душевные терзания. Генерал Бенитес, возглавивший хунту после падения Видалеса, все больше отходил на задний план, заслоняясь яркой фигурой своего молодого товарища. Коронадо решительно воспротивился перемирию с повстанцами и отказался принять участие в переговорах, начатых Бенитесом. Переговоры мало-помалу заходили в тупик — не в последнюю очередь из-за того, что войска, подчиненные Коронадо, упорно не желали соблюдать перемирие. Тавернье начал понимать, что происходит: по всей видимости, они наблюдали церемонию перестановки в правящих верхах. Силы, не заинтересованные в компромиссе, решили заменить престарелого и уступчивого вождя на молодого и рвущегося в бой. Неожиданно зажглись укрепленные на стенах справа и слева от президиума телевизионные экраны. Шум в зале стих, все, в том числе и Коронадо, усе- лись на свои места, а красавец-диктор хорошо поставленным голосом стал читать текст: «Сегодня ночью генерал Бенитес подписал обращение к нации в связи со своим уходом в отставку. В обращении содержится призыв сохранять спокойствие и не поддаваться на провокации экстремистских элементов, а также выполнять все распоряжения вновь избранного главы правящей хунты генерала Коронадо. Генерал Бенитес выразил уверенность в том, что выдающиеся способности генерала Коронадо и его не оценимые заслуги перед тукуманской нацией в деле сохранения независимости и целостности страны, защиты прав и свобод всех граждан и противостояния международному экстремизму позволят новому главе правительства сплотить вокруг себя все здоровые силы нации и достойно возглавить ее движение к грядущему процветанию».
Диктор сделал паузу и продолжал: «Избрание генерала Коронадо на пост председателя правящей хунты восторженно встречено в вооруженных силах. Военные уверены в том, что приход нового энергичного руководителя положит конец параличу власти...» Суть сообщения становилась ясна, и дальше Тавернье не слушал. Он спросил Гутьерреса:
— Это что, переворот?
— Ну что вы, — благодушно возразил Гутьеррес. — Мы намерены твердо стоять на почве законности. Генерал Бенитес совершенно добровольно подал в отставку — он сам понял, что как глава правительства не соответствует задачам сегодняшнего дня. Все готовые к сотрудничеству слои тукуманского общества сошлись на том, что самой подходящей фигурой на освободившемся посту будет генерал Коронадо. По-моему, вы обязаны написать, что речь вовсе не идет о заурядном перевороте из тех, которые предпринимаются лишь в целях передела власти.