Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
Шрифт:
— Лучше стойте на месте, а то в следующий раз я вам вышибу мозги! — прокричал в отдалении кто-то.
Они огляделись и заметили блондина, целившегося в них из автомата с третьего этажа единственного более или менее сохранившегося в округе здания. Послав своих солдат в погоню, сам он, видимо, особенно не торопился, решив, что при хорошем обзоре пуля все равно быстрее человеческих ног. Шарль сделал было какое-то неопределенное движение, но тут же раздался щелчок выстрела и глухой грохот — это пуля вырвала чемоданчик из его руки.
— Стойте, если хотите жить! — вновь прокричал блондин. Смысл возгласа вселял некоторую надежду, хотя веселый и беззаботный тон мародера возмущал Тавернье до глубины души.
С двух сторон к застывшим в настороженной неподвижности журналистам уже приближались солдаты, ухмыляясь и держа свои «узи»
— Ну-ка, дайте-ка посмотреть, что вы там наснимали, — дружелюбно обратился он к Тавернье и протянул руку к камере. Репортер машинально отвел камеру, но блондин взялся за рукоятку и потянул камеру на себя. Несколько секунд они тянули камеру каждый в свою сторону, однако блондину это быстро надоело, и он легонько стиснул двумя пальцами руку Тавернье где-то около запястья. Пальцы репортера разжались словно сами собой, а кисть на добрую четверть часа потеряла чувствительность. Блондин отошел на пару шагов в сторону, уселся на обломок бетона, включил повтор отснятых кадров и припал глазом к окуляру. Через некоторое время лицо его изменилось и приобрело гадливое выражение. «Да, неплохо потрудились», — процедил он. Еще через минуту он ухмыльнулся — Тавернье понял, что он увидел себя и сцену мародерства. Выключив камеру, блондин извлек кассету, весело посмотрел на Тавернье и осведомился, на кого тот работает. Получив ответ, он тут же перешел на чистейший французский — английский его страдал некоторой невнятностью, как у всех американцев, — и произнес: — Я бы с удовольствием заставил все передовые страны полюбоваться на этих мертвецов — не потому, что люди способны на какие-то выводы, а только для того, чтобы отравить им хотя бы один семейный ужин. Впрочем, в наши дни взаправдашние ужасы на экране телевизора стали чем-то вроде пикантной приправы к пище. Должен также заметить, что не вижу ничего плохого в изъятии у жмуриков того, что им уже наверняка не понадобится, — только идиоты могут стесняться столь безобидных действий.
Солдаты одобрительно заухмылялись — ливанские арабы-марониты почти все говорят по-французски. Их командир продолжал:
— Однако род моих занятий, к сожалению, не позволяет моему лицу фигурировать в так называемых средствах массовой информации. Кроме того, в кадре виден и номер у меня на руке, что уж совсем нехорошо. Я мог бы, конечно, только уничтожить пленку, но вы для меня почти что соотечественник, и я хочу уберечь вас от соблазна снова лезть под пули ради того, чтобы пощекотать нервы всех этих ничтожеств, отращивающих брюхо у телевизора. Кстати, сегодня тут неподалеку на моих глазах пристрелили какого-то кинооператора — кажется, итальянца... Словом, извините — сознаю, что огорчаю вас, но лучше я уничтожу вашу камеру, а пленку оставлю себе на память — приятно будет в старости посмотреть на себя молодого.
Закончив свою тираду, блондин шагнул к Шарлю и неожиданно резким движением выдернул у него из-за пояса пистолет. Лицо Шарля • приобрело ошарашенное выражение — во всех передрягах он успел начисто позабыть о своем оружии. Положив камеру на камни, блондин осмотрел пистолет, передернул затвор и что-то со смехом сказал солдатам по-арабски. Двое из них приготовились стрелять. С силой, неожиданной для его отнюдь не атлетического сложения, блондин высоко подбросил камеру в воздух. Солдаты успели сделать несколько одиночных выстрелов, но камера невредимой упала наземь. Блондин подхватил ее и вновь швырнул ввысь. Тут же прогремело четыре пистолетных выстрела — блондин стрелял от пояса, не поднимая пистолета и вскидывая только ствол. Камера на лету превратилась в облако обломков и звенящим дождем осыпалась на камни.
— Неважно пристрелян, — заметил блондин, возвращая пистолет Шарлю. — Поначалу я промазал, а должен был бы попасть с первого раза.
Тавернье тупо смотрел на поблескивавшие среди камней обломки камеры и чувствовал, как в душе его поднимается ярость. Он вспоминал артиллерийские налеты, которые приходилось пережидать в воронках, очереди снайперов, хлеставшие по асфальту в десятке сантиметров от его головы, страх, усталость, бесчисленные ушибы и ссадины.
— Скотина! Подлец! — завопил он, бросаясь на блондина, однако солдаты его удержали. Тавернье бился в их руках, еще больше зверея
Обидчик Тавернье выслушал брань в свой адрес, с задумчивой улыбкой трогая носком ботинка валявшиеся у его ног стреляные гильзы. Когда репортер исчерпал весь набор ругательств и умолк, пробурчав напоследок: «Можешь пристрелить меня — я все равно не откажусь от своих слов», — блондин поднял на него спокойные синие глаза.
— Вы ошибаетесь, если думаете, будто я пристрелю вас за то, что вы сказали про меня сущую правду. Совершенно верно, я бандит и мародер. Вы правы и в том, что я скотина, подлец и негодяй: пусть вы меня и не знаете, но данные наименования справедливы в той или иной степени для всякого человека.
Блондин помолчал, массируя пальцами виски.
— Вообще-то я не болтлив, — сказал он извиняющимся тоном. — Однако с вами вот что-то разговорился. Похоже, от этого грохота все мы чуточку спятили. Итак, мсье, я ваш должник. Имени вашего не спрашиваю, поскольку догадываюсь, что в настоящий момент представляться вы не намерены...
— А вот я охотно узнал бы ваше имя, — перебил его Тавернье. — Горячо надеюсь когда-нибудь с вами рассчитаться.
— Звучит не очень вежливо, — поморщился блондин. — А еще культурный человек! Впрочем," у вас, журналистов, брань, нападки — обычное дело. Вообще-то вы должны понимать, что для таких людей, как я, имя — вещь достаточно условная. Но если хотите знать, то сейчас меня зовут Виктор Дж. Орси-ни, подданный США, - последнее, разумеется, тоже временно. А рассчитаться со мной вы сможете очень скоро: завтра в шесть я буду вас ждать в баре отеля «Интернациональ» что в Восточном Бейруте, — хочу предоставить вам компенсацию за разбитую камеру и потраченное впустую рабочее время. Убедительно прошу не предпринимать никаких глупостей — шансов у вас все равно нет.
— Это мы еще посмотрим, — мрачно пробурчал Тавернье.
Блондин улыбнулся:
— Ничего, до завтра у вас будет время остыть. Обещаю: вы не пожалеете.о встрече. Мы вас покидаем, извините — у нас дела. Похоже, сегодня здесь найдется кое-что посерьезнее часов.
Орсини поднял руку в прощальном приветствии, повернулся и зашагал обратно к улице, на которой его пытался заснять Тавернье. Солдаты гуськом двинулись за ним, хрустя тяжелыми ботинками по битому камню. Тавернье смотрел вслед своему обидчику и чувствовал, как гнев в. его душе уступает место любопытству, азарту и предвкушению удачи — такое ощущение хорошо знакомо охотникам, ученым и журналистам. Он, разумеется, понял, что компенсация, которую посулил ему этот профессиональный убийца, будет выражаться не в каких-то пошлых деньгах. Важно только сохранять дистанцию во взаимоотношениях с такими типами, не впутаться ни в какую темную аферу... Внезапно Орсини остановился и обернулся.
Советую вам поскорее удалиться отсюда, — прокричал он. — Если появятся недобитые мусульмане, они не посмотрят на то, что вы — иностранные подданные.
— По-моему, он прав, — проворчал Шарль. — На сегодня с меня хватит сильных впечатлений. Давненько мне так не хотелось нализаться.
Французы отправились восвояси. По странному совпадению, жили они в том самом отеле «Интерна-циональ», в баре которого назначил встречу Орсини. Отель располагался в той части христианского Восточного Бейрута, которую почти не затронули военные действия. В его окнах сохранились стекла, из кранов текла вода, в баре можно было получить в числе прочих напитков свежее пиво, хотя в целом отель, конечно, не оправдывал своего громкого названия и переживал взлет популярности лишь теперь, в военное время, поскольку находился в относительно безопасном месте. Правда, и здесь время от времени на улицах рвались снаряды и завывали машины «Скорой помощи», увозившие раненых, но это было ничто по сравнению с адом штурмуемого Западного Бейрута. Вечером Тавернье, поддавшись влиянию Шарля, напился в баре до бесчувствия, и несгибаемый помощник вынужден был тащить его в номер на себе. Впрочем, подобные сцены в отеле никого не удивляли: его постояльцы, ежедневно рисковавшие жизнью, не собирались заботиться о таких пустяках, как приличия, сохранность денег или собственное здоровье. Наутро Тавернье проснулся от жажды и от каких-то смутно знакомых звуков, словно за стеной передвигали мебель. Вскоре он сообразил: так здесь звучит отдаленная канонада.