Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Добрынин Андрей Владимирович

— Так точно, команданте.

— Избавьте его от вещмешка, пока ему не полегчает, — распорядился Корсаков.

Не успел он отойти, как сзади его со смехом позвал капрал:

— Команданте, что мне делать? Они передумали!

Повернувшись, Корсаков увидел обоих кандидатов на расстрел: с трудом волоча ноги, они ковыляли к оставленным ими носилкам, на которых без сознания лежал раненый партизан.

— Дайте им коки, — бросил Корсаков и двинулся вперед.

Кока оказала на непривычных к ней французов самое благотворное действие: усталость прошла, и все мускулы завибрировали в жажде движения. Остаток пути для Тавернье прошел почти незаметно, хотя и потребовал многочасовой ходьбы, в том числе и ночью. Корсаков

сделался молчалив и уже не

развлекал спутника рассказами. Когда Тавернье по пенял ему на это, он ответил:

— Вообще-то я очень редко так много говорю. Мне просто хотелось отвлечь вас от вашего плачевного состояния.

Вернувшись в селение, они обнаружили там следы недавней бомбардировки: пустая каменная коробка с языками копоти над окнами вместо здания кабильдо, целый переулок сгоревших домов, воронки на центральной площади и сразу несколько похоронных процессий, направляющихся к кладбищу. Корсаков сразу помрачнел и, поручив журналистов заботам неутомимого капрала Роа, направился в штаб. Не успели журналисты обуздать восторги расплакавшейся Анны-Марии и принять душ, как капрал вновь явился за ними.

— Приказано отвести вас на съемки — тут неподалеку, — доложил капрал.

— Что — пешком?! — воскликнул в ужасе Шарль.

— Тут неподалеку, — бодро повторил капрал. Журналисты начали одеваться. Их вздохам и стонам недоставало искренности, так как они были заинтригованы. Пройдя следом за капралом на окраину селения, они увидели на лесистом склоне горы выжженное пространство, покрытое исковерканными обломками металла. Тавернье, снимавший немало разбившихся самолетов, с первого взгляда определил, что и здесь погиб самолет, но не гражданский, а военный. Капрал Роа радостно пояснил:

— Команданте приказал заснять этот самолет. Его сбили во время вчерашней бомбежки. Он сказал: пусть все знают, что у нас есть средства борьбы с любой буржуазной техникой.

Услышав эту фразу из уст счастливо улыбавшегося капрала, Шарль невольно прыснул, но тут же включил камеру и начал снимать. Когда они, закончив съемку, вернулись в гостиницу, у входа их уже ожидал Корсаков.

— Урон от налета в целом невелик, — сообщил он. — Уничтоженные дома мы быстро восстановим. Очень важно то, что удалось сбить их самолет, вполне современный истребитель. Теперь летчики не будут воспринимать вылеты на штурмовку как простую охоту.

Корсаков отпустил капрала и вошел в дверь гостиницы, журналисты последовали за ним. Они втроем расселись у стола, вокруг которого, гудя, как огромный шмель, сновала Анна-Мария. Когда стол покрылся горшками, горшочками и тарелками, Корсаков щелкнул пальцами и коротко скомандовал:

— Виски.

Анна-Мария унеслась прочь и явилась снова с двумя большими бутылками «Джек Дэниэлс», стаканами и миской со льдом. Расположив все это на скатерти, она напряженно замерла над своими гостями, соображая, что бы еще сделать. Корсаков, не повышая голоса, приказал ей исчезнуть и никого к ним не пускать. Что-то бормоча извиняющимся тоном, Анна-Мария удалилась, и Корсаков приступил к делу.

— Интересно знать, как вы собираетесь выбираться отсюда? Видимо, вы предполагаете с моей помощью выйти в район, контролируемый правительством, и далее воспользоваться услугами властей. Я прав?

— Ну да, — пожал плечами Тавернье. — А что, возникли какие-нибудь трудности? Проблемы с начальством?

— Ни трудностей, ни проблем, — покачал головой Корсаков. — Просто я не знаю, что придет в голову генералам, когда они просмотрят ваши мате-риалы, а они найдут способ их просмотреть. Еще больше они насторожатся, если вы выйдете к ним с пустыми руками.

— Как я понимаю, у вас есть контрпредложение? — спросил Шарль.

— Совершенно верно, — кивнул Корсаков. — У меня есть возможность скрытно доставить вас к побережью и вывезти из страны морем.

—

Не продолжайте, мы согласны, — решительно заявил Шарль.

Ночь отъезда выдалась необычно темной даже для тропиков. Было так темно, что все разговаривающие невольно переходили на шепот. К гостинице подкатили два джипа, и журналисты погрузились в машину, которая была средней в колонне. Анна-Мария так суетилась, что Корсаков втолкнул ее в дверь гостиницы и приставил к двери часового. Из-за закрытой двери понеслось скорбное мычание, напоминавшее приглушенное пение без слов. Джипы тронулись и, не зажигая габаритных огней, медленно покатили по улице селения и дальше по проселочным дорогам. Шоферы со своими приборами ночного видения, прикрепленными к головам, напоминали инопланетян и сидели неестественно прямо, что выдавало их напряжение. Время от времени из придорожных зарослей доносился окрик невидимого патруля, и ему отвечал такой же возглас из головного джипа. Караван приближался к пересечению проселках шоссе, и Тавернье заволновался.

— Здесь должен быть пост! — прошипел он.

— Наш пост, — вполголоса уточнил Корсаков. — Во всяком случае, на эту ночь. Без шума такой пост снять очень трудно, но деньги иногда лучше, чем ножи. В поселке будет труднее.

Когда машины пересекали полотно шоссе, далеко впереди сверкнула зыбкая светящаяся полоска, проложенная молодым месяцем в беспредельной черноте ночного моря. Одним концом свечение упиралось в горстку огоньков — видимо, рыбацкий поселок на берегу.

— Это Сан-Карлос, — прошептал Корсаков. — Мы должны выйти к берегу южнее, там нас встретит лодка и отвезет на корабль. В поселке полно военных, важно, чтобы они не помешали нашему судну отойти от причала.

Джипы съехали с насыпи, миновав еще одно безмолвное укрепление, и, переваливаясь с боку на бок, неторопливо поползли прямиком по полям. В здешних местах большинство культур вызревало по нескольку раз в год, и сейчас машины двигались по убранному полю. Неожиданно в отдалении темное пространство пересек бледный движущийся отсвет. Машины остановились.

— Патруль, — шепотом пояснил шофер. — Все, дальше нельзя. Дальше сплошные дороги, и по ним всю ночь разъезжают патрули.

Пассажиры, Корсаков и несколько партизан-охранников высадились из машин, которые тут же на поле развернулись.

— Ждите нас у поста по ту сторону шоссе, — приказал Корсаков. — Перед рассветом уезжайте, даже если нас не будет. С рассветом срок нашего договора с гарнизоном поста истекает, — пояснил он, обращаясь к Тавернье.

Наискосок через поле группа гуськом двинулась по направлению к морю. Глаза Тавернье привыкли к темноте, к тому же небо сплошь усеяли звезды и слабо светил молодой месяц, поэтому можно было различать дорогу и без помощи прибора ночного видения. По знаку впереди идущего группа припала к земле, а затем по новому знаку стремительно перебежала дорогу. Где-то в ночи послышался шум мотора патрульного джипа и, постепенно удаляясь, затих. Под ногами стали все чаще попадаться камни, затем отряд вступил в полосу поросших кустарником прибрежных скал. Петляя между валунами и скальными выступами, спотыкаясь о камни и корни кустов, раздирая себе кожу о колючки, Тавернье вслед за Корсаковым по еле заметной тропе поднимался все выше и выше. Наконец Корсаков вышел к невысокой каменной стене, ухватился за ее край, подтянулся и взлетел наверх. Оттуда он протянул руку Тавернье. Увлекаемый мощным рывком, француз оказался на неровной площадке, увенчивавшей мощный утес. Далеко внизу серебрилась пена волн, лениво облизывавших блестящие валуны. Волны шумели, словно совсем рядом, с глухим громыханием ворочая камни, и Тавернье на миг захотелось прилечь и забыться здесь же, у края обрыва. Легкий лязг заставил его обернуться. Корсаков вынимал из рюкзака какие-то никелированные железки, тускло поблескивавшие в лунном свете, и мотки веревок.