Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Добрынин Андрей Владимирович

По селению отряд двигался колонной по два, но, вступив в лес, растянулся в колонну по одному. Впереди, по сторонам и позади колонны шли хорошо знавшие местность разведчики, уже успевшие ранее изучить подходы к плантации, скрывавшейся в лесах за много миль от партизанской зоны. Во главе с Корсаковым они обшаривали эти подходы много суток, составили схемы минных полей и скрытой сигнализации, нанесли на схему посты охраны и вернулись, сумев не обнаружить себя и разработать наиболее безопасный, хотя и не самый короткий маршрут выдвижения к объекту атаки. Все это Корсаков вполголоса сообщил Тавернье, пристроившемуся в колонне рядом с ним. Журналист, в штабе наскоро переодевшийся в камуфляжную форму, теперь на ходу мазал лицо и руки легко смываемой темной мазью.

— Ближе к месту вас возьмет под опеку капрал Роа, — сказал Корсаков. — Я не сомневаюсь в том, что вам уже приходилось работать в джунглях, но это было давно. К джунглям надо привыкнуть. Кое-что все же запомните: избегайте лишних движений, потому что человеческий глаз в джунглях видит прежде всего движущиеся предметы; соблюдайте полную тишину, ибо звук здесь разносится гораздо дальше, чем в других местах, особенно ночью; ничего не должно белеть, блестеть, никаких ярких пятен, поскольку джунгли однотонны, и опытный наблюдатель сразу выделит на их фоне все необычное. Ну и, само собой, надо сохранять хладнокровие. Потеряв голову, вы не увидите и сотой доли того, что следует видеть в джунглях, а стало быть, станете легкой добычей для того, кто остался спокоен.

Корсаков ушел в голову колонны, и французы молча зашагали след в след за впереди идущим. Им было легче, чем солдатам, потому что те несли на себе оружие и боеприпасы — не только личные стрелковые, но и минометные трубы, и мины в специальных плетушках, и ячеистые мешки с гранатометными зарядами. Мягкая лесная почва глубоко вминалась под солдатскими ботинками кубинского производства, приспособленными для тропиков — легкими, но с подошвой и носком каменной твердости. В колонне после Шарля и Тавернье неизвестно откуда появился капрал Роа, коренастый паренек с лицом чисто

индейского типа, таким темным, что ему даже не требовалась мазь. Повинуясь сигналам невидимых разведчиков, колонна время от времени меняла направление марша, то поднимаясь в гору, то спускаясь, но не замедляя скорости хода. Бойцы закусывали на ходу, порой делали глоток воды из фляги, но час ходьбы следовал за часом, а никто и не собирался останавливаться. Тавернье обливался потом и чувствовал, что мышцы ног у него вконец одеревенели. Внезапно по колонне от головы к хвосту пробежал словно какой-то беззвучный импульс, и все солдаты повалились на мягкую землю. Отдых продолжался с полчаса, и за все это время никто не проронил ни единого слова, не кашлянул, не закурил. Затем так же безмолвно солдаты от головы к хвосту поднялись на ноги, поправили амуницию и снова зашагали вперед. Отдых не успел восстановить силы журналистов, не привыкших к подобным переходам: Тавернье видел, какой неуверенной сделалась походка Шарля, как он без нужды поправляет то рюкзак, то камеру на боку. Вдруг Тавернье кто-то сзади похлопал по руке. Он обернулся — шедший следом за ним капрал Роа делал ему какие-то знаки. Не увидев понимания в глазах француза, капрал ловко сдернул с его плеч лямки рюкзака и потянул рюкзак на себя. Тавернье было ужасно стыдно, но он не нашел в себе сил сопротивляться. Капрал продел сквозь лямки палку, закинул палку себе на шею и таким образом приладил рюкзак себе на грудь. Затем он догнал Шарля, с той же мягкой непреклонностью отобрал у него рюкзак и вернулся на свое место в колонне. Рюкзак Шарля он передал назад солдату, шагавшему следом за ним. Пожалуй, лишь эта операция позволила французам продержаться на ногах до темноты, когда темп продвижения ощутимо замедлился. В сгущающемся сумраке Тавернье увидел, как капрал Роа вышел из строя, подошел сзади к Шарлю, похлопал его по плечу, призывая остановиться, и когда тот повиновался, принялся прилаживать к его голове прибор ночного видения. Закрепив прибор, капрал легонько подтолкнул француза вперед и поманил к себе Тавернье. Действуя деликатно, как нянька, капрал укрепил прибор на голове Тавернье. Хотя мир сквозь линзы прибора выглядел обесцвеченным и довольно неприглядным, однако идти стало куда свободнее.

Через некоторое время отряд остановился в котловине среди поросших деревьями скал. Небольшими группами бойцы вслед за разведчиками поднимались по скату котловины и исчезали за деревьями. Затем разведчики возвращались за новой группой. Наконец очередь дошла до журналистов. Разведчик шепотом объяснил им, что двигаться надо след в след, потому что вокруг минное поле, а неподалеку — посты охраны. Пригибаясь и перебежками следуя за своим провожатым, Тавернье вдруг заметил, что они находятся уже на краю леса, на границе расчищенного пространства, окружающего кокаиновую фабрику. В отдалении виднелись постройки, очень похожие на постройки, виденные утром Тавернье в партизанской зоне, ограждения из колючей проволоки, вышки и пулеметные точки. Однако если партизаны при организации охраны своей кокаиновой фабрики уповали, по-видимому, на хорошее знание джунглей и замаскированность своих постов, то правительственные охранники рассчитывали на то, что обширную расчищенную полосу под плотным огнем никакие нападающие преодолеть не смогут. Тавернье тоже не понимал, на что рассчитывает Корсаков, ведь открытое пространство простиралось от кромки леса почти на километр, и преодолеть его незамеченным отряд никак не мог — охрана даже ночью успела бы обнаружить его и прижать огнем к земле, а ведь кроме охраны оставались еще и сигнализация, и мины, и собаки. Справа на свободном от деревьев пространстве внимание Тавернье привлекла какая-то странная темная масса. Приглядевшись, он понял, что это самолет. Тут у Тавернье несколько отлегло от сердца: он догадался, что большую часть расчищенного пространства занимает взлетно-посадочная полоса, и очень сомнительно, что прилегающая к ней земля может быть заминирована: тогда на минах постоянно подрывались бы люди, обслуживающие самолеты и подносящие грузы. Тавернье подумал еще и о том, что кокаиновая фабрика представляет со бой весьма уязвимый объект, если принять во внимание большое количество горючих и взрывоопасных материалов на складах и множество склонных к панике штатских рабочих. Походило на то, что Корсаков вовсе не такой авантюрист, как могло показаться с первого взгляда. Неожиданно Тавернье услышал у себя над ухом шепот Корсакова, неслышно подобравшегося к нему:

— Я выяснил, что на рассвете им на грузовиках подвозят припасы — эфир и все прочее. Я выслал на дорогу группу лейтенанта Эрнандеса — они разберут мост, перехватят грузовики и въедут на них на территорию фабрики. Когда там начнется стрельба, мы тоже откроем огонь и начнем штурм.

— Рассвет уже близко, — прошептал Тавернье, глянув на светящиеся деления циферблата своих часов.

— Вот и готовьтесь, — похлопал его по плечу Корсаков и бесшумно исчез.

Однако его плану не суждено было сбыться в том виде, в каком он задумывался. Сумрак стал редеть, Тавернье уже различал невооруженным глазом людей на вышках. Он снял прибор ночного видения и спрятал его в свой рюкзак, возвращенный ему капралом Роа. И в этот момент откуда-то с левого края цепи партизан, развернувшейся вдоль опушки леса, раздался пронзительный предсмертный вопль, затем еще один, затем по округе гулко раскатился звук выстрела. На минуту воцарилась напряженная тишина, и вдруг с вышки ударил пулемет. Стрелы трассирующих пуль неслись к лесной чаще и терялись в ней. Пулеметчик постепенно снижал прицел, нащупывая то место, где залегла цепь. Заработал пулемет и на второй вышке, посылая очереди туда же, куда бил и первый. Над головой Тавернье засвистели пули, вниз посыпались сбитые ветки и листья. Огонь становился все плотнее: вспышки замерцали и в амбразурах укрепленных пулеметных гнезд. Корсаков запретил своим людям отвечать, и охране приходилось стрелять вслепую, но партизаны все равно не могли поднять головы. В это время в глубине леса послышались упругие звонкие удары — выстрелы из 82-миллиметровых минометов. На территории фабрики полыхнули огни разрывов. Они подбирались все ближе к складским постройкам, но тут и в глубине зарослей послышались автоматные очереди, взрывы гранат, вопли раненых.

— Спокойно! — крикнул Корсаков. — Всем оставаться на местах! Стреляют их посты, которые мы обошли! С ними скоро будет покончено, а вы готовьтесь к атаке. Без команды не стрелять и вперед не двигаться!

Внезапно бледный утренний свет словно налился кровью. Огненный шар взвился над территорией фабрики, и тяжкий грохот взрыва упругой волной прокатился по долине. От эпицентра взрыва в разные стороны полетели сорванные с крыши куски жести, бочки, доски — все это было охвачено пламенем. Через несколько секунд полыхнул новый взрыв, к небу поднялся еще один огненный гриб, и по долине прокатилась еще одна волна грохота. Тавернье видел, что лежащий слева от него Корсаков уже несколько минут, словно окаменев, целится из своей снайперской винтовки. Выстрелов Тавернье не слышал из-за прогремевших взрывов, но он заметил, что плечо Корсакова несколько раз подряд дрогнуло от отдачи. Переведя взгляд на фабрику, журналист увидел, что фигура пулеметчика на вышке, отчетливо выделявшаяся на фоне пожара, как-то странно заметалась по площадке, а затем полетела вниз. Пулемет смолк. Корсаков перевел ствол винтовки на другую цель. Тавернье вновь посмотрел на позиции обороняющихся и заметил, что пулеметчик на второй вышке, видимо, почувствовав свою уязвимость, спускается вниз с каким-то тяжелым грузом на плечах. Походило на то, что он прихватил с собой на твердую землю пулемет. Корсаков вновь повел стволом винтовки И скомандовал:

— Вперед!

Цепь поднялась. Солдаты, пригибаясь, бросились вперед. Корсаков остался на месте, прильнув глазом к окуляру оптического прицела. Фигуры бежавших партизан, видимо, перекрывали ему линию огня, но он терпеливо продолжал целиться, сохраняя при этом поразительную неподвижность, — так замирает хищное животное, выбирающее момент для броска на жертву. Справа от Тавернье бухнул выстрел из безоткатного орудия, и тут же с треском взорвался топливный бак самолета, в который угодил снаряд. Взрыв повалил самолет на бок так легко, словно тот был картонным, при этом одно крыло и части оперения разлетелись по полосе в разные стороны, а над машиной поднялся столб пламени и дыма. Группа партизан переместилась вправо, чтобы подобраться к фабрике под прикрытием нового пожара. Остальные продвигались вперед перебежками: одна группа залегала и прикрывала огнем другую, которая поднималась для броска. Тавернье поразила слаженность этого движения: бежавшие вперед ни на секунду не оставались без огневого прикрытия. Впечатляли также сила и точность огня наступающих — легким пулеметом был вооружен едва ли не каждый второй из них, и Тавернье видел, как трассирующие пули указывают цели на линии обороны остальным стрелкам и как под сосредоточенным обстрелом гаснут пульсирующие вспышки огня обороняющихся. Звуки перестрелки в чаще начали стихать, но минометы продолжали бить по фабрике через головы атакующих. Волнообразное движение наступающей пехоты не останавливалось ни на минуту, тогда как ответная стрельба заметно слабела. В то же время по мере приближения перебегающих фигурок к линии укреплений эта стрельба становилась действеннее, и атакующая цепь оставляла за собой все больше неподвижных темных холмиков — убитых или раненых. Боковым зрением Тавернье заметил, что плечо Корсакова вновь содрогается от отдачи — видимо, он наконец выбрал удобный момент для выстрелов. Переведя взгляд на линию обороны, Тавернье заметил, что непрерывно вспыхивавший до этого острый огонек в амбразуре пулеметного блиндажа теперь погас. Корсаков отложил было винтовку и приподнялся, но тут огонек замигал снова, и он вновь распластался на земле, притянул к себе оружие, поднял его к плечу и прильнул глазом к окуляру. По коже Тавернье пробежал холодок — такую смертельную угрозу выражала мнимая неподвижность позы стрелка. До Тавернье донеслись щелчки выстрелов, и огонек в амбразуре вновь погас. Поймав взгляд француза, оторвавшийся от прицела Корсаков

подмигнул ему, показал на винтовку, сделал ласкающий жест ладонью, встал и зашагал вперед, оставив винтовку на земле. Тавернье понял немую просьбу Корсакова позаботиться о его оружии и, пригибаясь под посвистывающими шальными пулями, перебрался поближе к лежавшему на земле «ремингтону». Тем временем разрывы мин стали вспыхивать вдоль линии обороны, не давая защитникам фабрики отстреливаться, загоняя их в укрытия и настигая их даже в траншеях и блиндажах. Тавернье видел, как Корсаков зигзагообразными перебежками догоняет своих солдат, но те, не дожидаясь его приближения, уже подошли к оборонительным позициям на расстояние броска гранаты. Минометы умолкли* дабы не поразить своих, но вдоль линии укреплений захлопали разрывы гранат. Тавернье понял, почему солдаты Корсакова, несмотря на трудность перехода, были сплошь обвешаны подсумками с ручными гранатами и гранатометными зарядами в специальных мешках и корзинах. Разрывы на секунду смолкли, фигурки наступающих метнулись вперед и затерялись среди укрытий, воронок, построек фабрики. Стрельба почти прекратилась, доносились только отдельные короткие очереди и одиночные выстрелы. Фигура Корсакова скрылась из виду, и Тавернье подумал, что им с Шарлем следует переместиться поближе к центру событий, дабы до отхода успеть заснять как можно больше на захваченном объекте. На территории фабрики метались какие-то фигуры, черные на фоне пожара, и было невозможно понять, кто это — повстанцы или солдаты-охранники. Вскоре стрельба вспыхнула с новой силой — вспышки выстрелов замигали среди построек. Стало ясно, что выбитые из укреплений защитники фабрики не собираются признавать свое поражение и намерены драться за каждый барак. К тому же их еще предстояло выбить из укрытий по другим сторонам периметра охраняемой территории. Конечно, легкие бараки не представляли собой надежного убежища — один из них запылал буквально за минуту, пораженный из гранатомета. Однако у нападавших было мало времени — с минуты на минуту к оборонявшимся могли перебросить подмогу по воздуху, а затем и по земле. Тавернье с Шарлем переглянулись и, не сговариваясь, перебежками двинулись вперед. Когда они в очередной раз залегли, то, озираясь, заметили с правой стороны на дороге три армейских грузовика, на полном ходу приближающихся к фабрике. Сердце Тавернье заколотилось. Он не знал, удалось ли повстанцам перехватить этот конвой, и потому неотрывно следил за машинами. Приход подмоги к одной из борющихся сторон мог сейчас решить исход сражения. Журналисты подобрались уже настолько близко к огороженному периметру, что могли теперь укрываться в неглубоких воронках, оставленных недолетевшими партизанскими минами. Шарль вел объектив своей камеры за головным грузовиком, а Тавернье снял с плеча винтовку Корсакова, которую прихватил с собой, и стал рассматривать тот же грузовик в оптический прицел. Он увидел силуэты двух человек в кабине, но ему не удалось понять, кто это — повстанцы или солдаты правительственной армии. И те и другие носили камуфляжную форму, а разницу в ее оттенках на таком расстоянии уловить было невозможно. К тому же Тавернье догадывался, что для достижения полной внезапности нападения партизаны, перехватившие конвой, вполне могли надеть армейскую форму. В огороженной зоне продолжалась перестрелка, один за другим загорались бараки, и по всей долине бродили розоватые отсветы пожаров, хотя солнце еще не показалось из-за гребня окружающих гор. Не сбавляя скорости, грузовики пронеслись через контрольно-пропускной пункт, представлявший собой сооруженное из мешков с песком пулеметное гнездо. Пулеметчики не стреляли, видимо, уверенные в том, что это свои мчатся им на помощь. Свою ошибку они поняли через несколько секунд, когда из последнего грузовика в них полетели гранаты. Взрывы взметнули в воздух землю, песок, клочья мешков и человеческих тел, а пулемет выбросили на бруствер. Головной грузовик пересек открытую площадку перед выездом с территории фабрики и на полном ходу вломился под один из навесов. Было видно, как партизаны прыгают через борта и рассредоточиваются вокруг, ища укрытия. Второй грузовик на такой же бешеной скорости, что и первый, зигзагами миновал открытое пространство и скрылся за бараками. Там, где он исчез, тут же вспыхнула стрельба. Третий грузовик круто свернул у самого КПП и вылетел с тыла к самой линии укреплений, так что сидевшие в нем партизаны могли прыгать чуть ли не прямо в траншеи. Охранники, которым на головы посыпались сначала гранаты, а потом вооруженные партизаны, немедленно прекратили сопротивление. На остальной территории стрельба стихала; между горящих строений перебегали и падали какие-то фигуры, но ближе к тому месту, откуда велась съемка, партизаны ходили, почти не пригибаясь, и занимались уже не боевыми делами: собирали брошенное оружие, раненых и пленных, а также, как мог разглядеть Тавернье, обшаривали мертвецов и минировали все мало-мальски сохранившиеся постройки и укрепления. С той части территории фабрики, которая была охвачена пожаром и почти скрылась в дыму, появились группы пленных с поднятыми руками. Партизаны подталкивали их стволами автоматов, спешно выстраивая в колонну. Вдруг где-то среди охваченных пламенем бараков неистово затрещала пальба, и трассирующие очереди во всех направлениях понеслись в небо. Тавернье понял, что огонь добрался до склада боеприпасов. Затем загрохотали взрывы, и вверх полетели горящие обломки — видимо, это начали работать подрывные заряды, уничтожая все то, что уцелело во время боя. Колонна партизан, разбавленная пленными, выстроилась на глазах и тут же начала двигаться вперед, повинуясь жестам Корсакова, заставлявшего своих людей поторапливаться. Из-за бараков выбегали отставшие подрывники и пристраивались в хвост колонны. Один из них мимоходом полоснул короткой очередью по бензобаку стоявшего у траншеи грузовика и затем что-то бросил в сторону продырявленного бака. Раздался глухой взрыв, и машину охватило пламя. Колонна уже вышла на открытое пространство и вступила на взлетную полосу, где чадили останки самолета. Вокруг нее кружили бойцы с носилками, подбирая раненых. Дрожь отвращения пробежала по телу Тавернье: он заметил, как один из санитаров, сняв берет и набожно перекрестившись, затем выстрелил в голову своему лежавшему на земле беспомощному товарищу. Минутой позже то же самое проделал другой санитар. Однако не время было давать волю чувствам: колонна уже проходила мимо позиции журналистов, и Корсаков, шагавший сбоку, повелительно помахал им рукой. Тавернье и Шарль поднялись и пошли, однако Шарль продолжал снимать горящую фабрику, уже превратившуюся в один колоссальный костер. В глубинах ревущего пламени рвались боеприпасы и емкости с топливом, и тогда огненная стихия изрыгала из себя пылающие обломки и светящиеся стрелы трассирующих пуль, терявшиеся в прозрачном воздухе. Пиршество уничтожения происходило на фоне мирного горного пейзажа, на который уже брызнули лучи солнца, поднявшегося над хребтом. Шарль успел напоследок заснять догонявшего колонну подрывника: тот остановился на секунду, нажал на кнопку передающего устройства, и тут же две ближайшие караульные вышки бессильно повалились на землю, подкошенные взрывами, прогремевшими у их основания. Когда колонна вступила в лес, к ней присоединились минометчики и бойцы штурмовых групп, уничтожавших расставленные в лесу посты правительственных войск. Сократив подлежащую переноске поклажу за счет расстрелянных боеприпасов, партизаны зато с избытком восполнили это облегчение, взяв с собой трофейное оружие, многочисленных раненых, а также около сотни мешков готового кокаина. Впрочем, раненых несли пленные — одни носилки на четырех человек. А уходить следовало как можно скорей — пленные утверждали, что из ближайшего города была вызвана подмога на вертолетах. Счет времени поэтому шел на минуты. На тропе, которую, проходя, успевала вытоптать колонна, замыкающая группа, имевшая в своем составе нескольких подрывников, оставляла противопехотные мины, причем на постановку каждой саперам, благодаря долгой тренировке, требовалось всего несколько секунд.

Тавернье молча шагал сбоку от колонны рядом с Корсаковым. Шарль пристроился следом за ними. Оба француза получили обратно свой багаж от сержанта Роа и оттого сразу помрачнели, памятуя о том, как трудно им было дойти до цели, даже проделав заключительную часть пути налегке. Однако оба понимали, что на помощь теперь рассчитывать нечего — тот же сержант Роа был весь увешан трофейным оружием и нес на себе два гранатомета, три пулемета, а в руке держал автомат. Впрочем, самому командиру отряда приходилось не легче — при одном взгляде на Корсакова у Тавернье начинали ныть плечи. На груди у Корсакова висела снайперская винтовка, которую он отобрал у Тавернье. Положив на нее руки, Корсаков шел бодро, чуть ли не приплясывая, и поминутно оборачивался, чтобы обвести взглядом колонну, порой отдавая распоряжение или отпуская шутку.

— Неплохой был бой, верно? — весело обратился он к Тавернье. Журналиста несколько покоробило такое любовное отношение к той вакханалии уничтожения, которую ему пришлось наблюдать.

— По-моему, вы понесли большие потери, — заметил Тавернье, руководствуясь подсознательным стремлением уколоть собеседника.

Корсаков остро взглянул на него и усмехнулся:

— Это как посмотреть. При атаке на подобный объект командир вправе потерять и вдесятеро больше людей, чем я потерял сегодня. Просто я не могу позволить себе роскошь тратить людей в таких количествах, а сократить потери можно только одним способом: тщательно готовиться к бою. Только изучать подходы к этой фабрике пришлось добрых два месяца. Я уж не говорю о том, сколько времени требуется на то, чтобы люди умели не только метко стрелять и бросать гранаты, но и взаимодействовать друг с другом в бою. А ведь раньше тактического обучения в повстанческой армии почти не велось. Отсюда стремление решать все боевые задачи числом, отсюда и большие потери — по-настоящему большие, а не такие, как сегодня.

— Я все же, наверное, никогда не смогу относиться к человекоубийству как к эстетическому явлению, — проворчал Тавернье. — Хотя не спорю, все было, на мой дилетантский взгляд, сделано сверхпрофессионально. Но я не могу понять вашего веселого настроения — ведь вы как-никак потеряли не один десяток человек и каждый из них, вероятно, был вам знаком.

— Еще бы, — кивнул Корсаков. — Однако ведь рано или поздно им пришлось бы умереть, и вполне вероятно, что другая их смерть выглядела бы бессмысленной и отталкивающей. Сегодня же они умерли как мужчины и победители, такому уходу из жизни можно только позавидовать. А если взглянуть на дело с другой стороны, то приходится вспомнить о том, что сохранение своей жизни не является ни целью, ни обязанностью солдата. Он обязан выполнить боевую задачу, вот и все, а уж каким способом — это решать не ему. То же самое можно сказать и о командире: он обязан выполнить боевую задачу, располагая при этом определенным количеством ресурсов, в том числе и ресурсов живой силы. Расход ресурсов для достижения цели — нормальное условие любой человеческой деятельности.