Смерть и «Радостная женщина»

Питерс Эллис

— О, извините, — смутившись, сказал Доминик. — Если вы заняты, я, пожалуй…

— Да нет, заходи, все в порядке. — Лесли закрыл книгу и, отодвинув ее в сторону, расправил затекшие плечи. — Перерыв — это всегда хорошо. О Китти ничего нового?

Доминик покачал головой.

— Вы ведь больше не ходили к ней?

— Нет. Нельзя просить об этом слишком часто, все равно не разрешат. Еще чем-нибудь могу помочь?

— Ну, в общем-то, да. Может, вам это покажется нелепым, но я хотел спросить вас об этой вашей картине. О том, как ее пытались вернуть. Думаю, это поможет. Видите ли, у меня есть версия, но я пока не могу понять, разумна ли она. Мне не хватает подробностей.

— По-твоему, «Радостная женщина» может иметь отношение к делу? — спросил Лесли,

с любопытством разглядывая его сквозь тонкую пелену дыма. В Доминике не было ничего странного. Это-то и казалось странным. Долговязый, приятной наружности, в меру общительный, уверенный в себе, не по годам серьезный, хотя, возможно, так и надо. Брось его в толпу сверстников в любой школе, и он приземлится на свои крепкие ножки и тотчас расчистит себе местечко. Можно было догадаться, что он преуспевает, что в играх опережает соперников, а в учебе — и подавно, да еще может позволить себе несколько аристократических увлечений, таких, как, скажем, скалолазание и театральная студия, и, возможно, какой-нибудь бзик вроде неумеренной страсти к мотоциклам или слабости к блондинкам. И вот при всей этой дивной заурядности он смело берется за дело об убийстве, такое необычное, что об итогах разбирательства можно лишь гадать, и догадки эти будут совершенно фантастическими. Лесли присмотрелся, и ему показалось, что у Доминика не все в порядке со зрением: взгляду не хватало сосредоточенности. Вероятно, подумал Лесли, сейчас все мы малость не в фокусе, просто Доминик очень молод, и у него это проявляется ярче.

Они уселись, и Лесли рассказал Доминику о «Радостной женщине». Мальчик слушал, время от времени задавая вопросы. Во взгляде его читалась надежда. В разгар повествования вошла Джин и принесла Доминику чашку шоколада и печенье. У Джин было трое младших братьев, и она считала, что мальчиков надо кормить как можно чаще.

— Итак, этот торговец, этот Кранмер, намекнул вашему отцу, что картина ценная, — глаза Доминика заблестели. Он что-то прикидывал в уме. Пока выходило, что он прав. — Но явился к вам мистер Шелли?

— По поручению отца, разумеется.

— А почему это разумеется? Вы знаете это только с его слов. Послушайте, а вдруг дело было так. Кранмер предполагает, что ваш отец выбросил картину как не имеющую ценности, но знает, что на самом деле она может стоить очень дорого. Боясь поссориться с вашим отцом, антиквар звонит ему в контору, чтобы предупредить. Мистера Армиджера нет на месте. Антиквара связывают с мистером Шелли, и он сообщает, что Армиджеру не надо отдавать картину, потому что она стоит целое состояние. Но вместо того, чтобы передать это хозяину, мистер Шелли поступает иначе. Он убежден, что вы уже вряд ли наладите отношения с отцом и у вас не будет возможности поговорить с ним о картине. Шелли знает, как воспользоваться этой неожиданной удачей. Вы будете тянуть с ответом, — говорит он Кранмеру, — это позволит нам поделить выручку, не дав Армиджеру ни пенни. В итоге Шелли приходит к вам и заявляет, что-де отец сожалеет о злой шутке и предлагает вам пятьсот фунтов за картину. Вы говорили, что у Шелли были наличные. Вам это не показалось странным?

— А что тут особенного? Отец всегда имел под рукой наличные деньги. Хотя твоя версия имеет право на существование. Думаю, что это и впрямь почти верный способ заполучить вывеску. Но если старик Шелли старался только ради себя, он не отважился бы ни на какие дальнейшие шаги после того, как я ему отказал. Слишком большой риск.

— А если соблазн слишком велик? Вы ему отказываете, поэтому Шелли возвращается и крадет письмо вашего отца — единственное доказательство того, что вы — владелец картины. Шелли рассчитывает, что вы не будете вступать ни в какие отношения со своим отцом: ни принимать даров, ни видеться с ним, ни разговаривать и, конечно, выдвигать против него обвинений. Он уверен, что вы просто махнете рукой и забудете о картине, поэтому ее ценность так и останется для вас тайной — Кранмер позаботится об этом. Скажет «мазня», и все дела. Поэтому вы, должно быть, думали: эка мелочь, он сам

выставил себя дураком, так пусть подавится этой картиной. Старый дурак засуетился, когда до него дошли слухи, что мы советовались с торговцем, и теперь он выставил себя ослом точно так же, как прежде — плутом. Так что пусть повесит эту доску на стену, чтобы она напоминала ему, как он перехитрил даже самого себя.

Увлекшись, Доминик забылся и заговорил на разухабистом языке, который с учетом обстоятельств можно было бы счесть даже оскорбительным.

Что бы он ни думал об Армиджере, нельзя так отзываться о покойнике. Даже если у Лесли не было особых причин любить отца, он, Доминик, не имел права забывать о нормах поведения. Он побледнел, потом покраснел до корней волос и поспешно затараторил:

— О, послушайте, извините меня, я не должен был распускать язык, это ужасная наглость. Мне очень жаль. Мне не следовало забывать, что он ваш отец, и все такое.

— А, ладно, — горько усмехнувшись, сказал Лесли. — Очень может быть, что я и сам выразился бы так же. Не стесняйся, обзывай моего папашу как хочешь, из-за этого он не стал бы злиться. Надо отдать ему должное: обстряпывая свои каверзные делишки, он никогда не корчил из себя благодетеля.

— Вы правда не обиделись на меня? Я был просто хамом. Но вы понимаете, что Шелли и впрямь мог рассуждать таким образом. Тут он попадал в яблочко, ведь вы же не стали бы претендовать на картину, узнав от Кранмера, что ваш отец отстаивает права на владение ею, вы просто послали бы все к чертям и предоставили вашему отцу копаться в грязи. А Шелли с Кранмером могли втихую сбыть товар и поделить выручку между собой. И вдруг, когда он возвращается из пивной и сидит дома, ему неожиданно звонит Китти.

Вы говорили, что Шелли — один из тех людей, к которым Китти могла обратиться, если бы попала в беду. Допустим, она все ему рассказывает, а потом просит приехать и помочь ей выбраться. Не сознавая важности своего заявления, она рассказывает ему, что вы беседовали с отцом в амбаре. Ведь мистер Армиджер сообщил ей о своей встрече с вами. А теперь представьте, каково Шелли. Случилось то, что он считал невозможным. Вместо того чтобы махнуть рукой, вы мчитесь к отцу и выговариваете ему за грязную шутку. Разумеется, он не понимает, о чем идет речь, и в итоге все выплывает наружу. Шелли конец! Он проработал с вашим отцом… сколько лет? Только подумайте, что с ним было бы, если бы его вышвырнули. Пришлось бы начинать все сызнова, в условиях, когда ваш отец — его личный враг, когда Шелли опозорен и ему грозит судебное преследование. А тут звонит Китти и, задыхаясь, сообщает, что столкнула вашего отца с лестницы и он лежит в амбаре без сознания. Если Шелли хочет избежать скандала и получить свою долю от продажи картины, он должен действовать. Сейчас или никогда. Он велит Китти успокоиться и сидеть на месте, обещает тотчас приехать, садится в машину и мчится к амбару. И добивает вашего отца.

Супруги в страхе и растерянности вытаращили глаза. Когда Лесли заговорил, голос его звучал нарочито спокойно:

— Полагаю, такое возможно. Вражда с отцом для Шелли хуже конца света. При таких обстоятельствах он мог бы пойти на крайность. Отец смотрел сквозь пальцы на мелкие мошенничества, считая их неизбежным злом, но когда речь шла о больших деньгах… Да еще такой удар по его тщеславию… Каково это — вдруг узнать, что ты не самый ловкий пройдоха в округе!

— А когда вы обвинили его в краже письма, он заявил, что впервые об этом слышит, так?

— Так, — без особой уверенности подтвердил Лесли. — Но ведь он вполне мог врать, и я решил, что так оно и есть. Но теперь я думаю, что события могли развиваться так, как ты говоришь.

Все это время Джин напряженно молчала. Она сидела, подперев кулаками подбородок, и переводила взгляд с мужа на гостя. Вдруг она сказала:

— Нет, не могли. И не развивались. Уж не обессудьте, мальчики, но вы допустили одну ошибку, из-за которой все ваши рассуждения летят к черту. Нет, я не говорю, что Шелли не мог убить. Но, если убийца он, значит, все происходило иначе.