Смерть идет по пятам. Вне подозрений. Кровь в бухте Бискайн
Шрифт:
Возле дверей Френсис задержалась и посмотрела на вымощенную булыжниками улицу, а потом на свои туфли.
— Думаю, каблуки — это ошибка, — заметил Ричард.
Френсис заупрямилась.
— Видишь ли, если я надену туристские туфли, нужно будет менять весь антураж. Выдержу.
Из отеля вышел какой-то молодой человек; услышав Френсис, он остановился, взглянул на нее и пробормотал что-то о Голливуде. Неожиданно тротуар наполнился топотом тяжелых сапог. Стена коричневых рубашек отделила Френсис от Ричарда. Она потеснилась с дороги, потеряла равновесие и почувствовала, как ее каблук погрузился в какую-то
— Простите, — сказала Френсис, отойдя в сторону. — Verzeihung. [18] — Наверное, я причинила ему боль, подумала она.
— Извините, — сказал парень, приподнял свою шляпу и пошел, стараясь не хромать.
Сумочка Френсис, казалось, заразилась неуверенностью своей хозяйки: она соскользнула с руки и, раскрывшись, упала на тротуар. Мимо промаршировал последний солдат, и Ричард нагнулся собирать рассыпавшиеся вещи. Пудреница покатилась по земле, парень обернулся, как только Френсис воскликнула: «О, черт!». Он поднял ее и с кривой усмешкой протянул Ричарду.
18
Простите (нем.).
— Благодарю вас, — сказал Ричард.
— Всего хорошего.
Парень снова приподнял шляпу и, не мешкая, удалился, верно, боялся, чтоб Френсис еще чего-нибудь не сотворила. Ричард посмотрел на нее и покачал головой.
— Ты превзошла самое себя, моя сладкая Дора. Если охота к прогулке у тебя не совсем еще пропала, тогда начнем со старого города. Сюда. — Он схватил ее за руку, так как она пошла не в ту сторону.
— Он довольно мил. Американец, наверное? Мне понравился его голос.
— Да, да, бархатный баритон. — Рассеянно поддержал ее Ричард. Он примеривался, как бы перейти улицу.
Осмотр старого города занял все утро. В два часа, проголодавшись, они заглянули в пивной ресторан, Ричард решил, что в такой зной необходима жидкая пища. Френсис, истомленная туфлями — она вытерпела пытку, но какой ценой, — сидела в сладкой истоме, болтала и смеялась. Странно, какой у пива густой запах. Кофе она не очень жаловала, но потягивала его маленькими глотками и старалась не смотреть на пивные кружки. Никогда не нравилось ей это пойло; а теперь она его возненавидела. Даже стол пропах пивом. Ричард ей задал вопрос. Не прокатиться ли им на трамвае? Боже, всю жизнь она мечтала о таком развлечении.
— Нам это надо? — высокопарным тоном спросила она.
Ричард кивнул.
— Боюсь, да.
Она понизила голос.
— Телефонная книга?
— Пустой номер. Я заглянул в нее, когда ты пудрила нос.
— Совсем ничего?
— Совсем.
Что еще оставалось Френсис, как ни подчиниться неизбежному.
— Ну что ж, давай, и на этом на сегодня покончим.
Ричард не торопясь допил пиво. Хорошо, подумала она, что у одного из них столь покладистый характер. И тут же ей стало не по себе. Едва они очутились в Нюрнберге, безысходная тоска придавила ее. Казалось, огромная средневековая горгулья увековечила собственную фантазию в этих чудовищных улицах, массивных стенах, в сгрудившихся в кучу домах, между которыми не было прохода. Религия и варварство праздновали свое нелепое единение.
— Итак? — спросил Ричард.
— Всегда считала, что готика мне по душе.
— Радость моя, тебе нравилась возвышенная умозрительная идея.
— Возможно. Скажи, Ричард, в свое время в Нюрнберге обитали горгульи?
Ричард неожиданно захохотал. И тем вызвал интерес окружающих. Им пришлось подождать, пока на них перестали обращать внимание, чтобы незаметно удалиться.
— Мы должны поехать на 2-м трамвае, но одному Богу известно, в каком направлении, — сказал Ричард.
— На восток или на запад?
— Думаю, на восток.
— Значит, садимся здесь.
Подошел трамвай, времени спорить не оставалось. Предчувствуя дурное, Ричард следом за Френсис забрался в вагон и с интересом наблюдал за ее попытками втолковать кондуктору, что им надо проехать по Мариенштрассе.
— Назови какую-нибудь пустошь, пригорок или что-либо подобное, — посоветовал Ричард, — откуда я знаю, что у них есть в этом городе… Только меня не вмешивай.
Френсис успокоилась.
— Дорогой, я не могу лгать. Ты видел церковь Лоренца?
— Да. Мы были возле нее.
— Так вот, в какую сторону она обращена?
— На восток, разумеется. — Ричард усмехнулся. — Знаешь, Френсис, бывают минуты, когда мужчине кажется, что женщины абсолютно безмозглые существа, но они посрамляют его каким-нибудь язвительным замечанием вроде этого. ’Ну что ж, торжествуй. Ты победила.
Возле Мариентора он сжал ее руку.
— Раскрой глаза, — только и сказал, что эти два слова. Френсис вспомнила название, которое он прошлой ночью упоминал. Они сидели, рассматривали магазины, конторы, а трамвай, громыхая и лязгая, медленно тащился по Мариенштрассе. Теперь они уже были в новой части города — улицы сделались шире, различать названия магазинов стало труднее. Наверное, подумала Френсис, Ричард считает, будто Фугер — это название какой-нибудь коммерческой фирмы; что ж, такая возможность не исключается. Но если в телефонном справочнике по Мариенштрассе отсутствует фамилия Фугера, значит, остается возможность разыскать Фугера, справившись о нем на почтамте, что было бы чревато опасными последствиями, глупостью, или же самим обыскать всю Мариенштрассе. Может, где-то и бросится в глаза эта фамилия или отыщется какой-нибудь человек, который не порвал связей с ушедшим на покой мистером Фугером.
Трамвай остановился в самом конце Мариенштрассе. Они так ничего и не увидели.
— Придется идти пешком. Извини, Френ, ты, наверное, устала. — На следующей остановке они слезли с трамвая и побрели в обратную сторону.
— Попытаем снова счастье на этой стороне, — сказал Ричард и взял за руку Френсис. Они медленно поплелись вдоль улицы и прошли уже почти ее всю. Вдруг Френсис почувствовала, как напряглась рука Ричарда. Оба остановились, и уже не в первый раз на этой улице. Их внимание привлек маленький книжный магазин с узким окном и такой же дверью, приютившийся в тени своих более мощных и преуспевающих соседей. Они оглядели выставленные на витрине книги. Поразительная коллекция, титульные листы заляпаны коричневыми пятнами многолетней давности. Несколько книг было по музыке. Одна из них, сборник песен, лежала открытая посередине.