Смерть инквизитора
Шрифт:
Таким образом, двадцати восьми лет от роду фра Диего приговаривается к наказанию, не оставляющему ему никаких надежд. Но недаром он обладал богатырским сложением и огромной физической силой, поддерживавшей в нем неукротимый дух. Чтобы представить себе эту силу, достаточно посмотреть на палаццо Стери — в то время, как мы знаем, резиденцию и тюрьму инквизиции. Для Кьярамонте, по заказу которых строилось здание, оно было городским дворцом-крепостью, сооружением не менее прочным, чем их замок в Ракальмуто, чем все их замки, рассеянные там и сям в Сицилии для защиты и надзора за поселениями, жавшимися у их подножия. Так вот, в 1656 году фра Диего совершил побег из Стери: к
Укрылся он, безусловно, в окрестностях Ракальмуто — в пещере, поныне носящей, как и прилегающая пустошь, его имя. Вход в пещеру зияет в скале, на которую трудно подняться, что на первый взгляд обеспечивает неприступную позицию. Но огромная эта скала одиноко возвышается среди равнины, и человеку, осажденному в пещере, непросто ускользнуть незамеченным, бежать. Не случайно фра Диего оставался на свободе, по свидетельству Аурии, считанные дни.
* * *
В промежутке между побегом и пленением, рассказывает Матранга, фра Диего гулял со злодейским умыслом промышлять чужою кровию. Мы тоже думаем, что он занялся грабежом в окрестностях своего убежища, ибо других средств к существованию у него не было; но, разумеется, он не убил ни единого человека, ведь не случайно Матранга вынужден со всей определенностью говорить только об умысле. Если к тому же чужая кровь не означает чужое добро — метафора, нередкая в Сицилии.
Быв опять схвачен, он пуще рассвирепел. Супротив Судий Св. Трибунала непрерывно зобствовал, непрерывно злословил и лгал. И возможно, как раз на эти первые дни после ареста приходится его попытка убить инквизитора монсеньора Коттонера: и он бы совершил сие, коль скоро бы оный не оказал сопротивление, говорит Аурия, который относит этот случай к пребыванию в тюрьме до побега; нам же кажется, это случилось позднее, как можно заключить из слов Матранги, когда он говорит, что огрызаться на судей фра Диего стал, будучи снова водворен в тюрьму. Что касается сопротивления, какое монсеньор Коттонер, чьи дни были уже сочтены, мог оказать брату Диего, нетрудно представить себе, что оно выражалось лишь в призыве на помощь и в скором вмешательстве тюремщиков, а они, естественно, находились неподалеку, поскольку местом встреч фра Диего с инквизиторами служила, скорее всего, камера пыток.
Самое выразительное свидетельство о такого рода визитах милосердия, как их называет Аурия, или благотворительных посещениях, какими они видятся Матранге, опубликовал Гаруфи: допрос некой Пеллегрины Вителло, обнаруженный в испанском архиве в Саманкасе (ныне все документы инквизиции хранятся в Мадридском архиве). Страницы этого протокола настолько выразительны и ужасающи, что Гаруфи приписывает их перу Арджисто Джуффреди, тогдашнего секретаря священного трибунала.
И приказали, чтоб раздета была и привязана к дыбе, м, когда раздета была, продолжали увещать.
Сказала: вся я тут, не знаю, что говорить.
И приказали вязати, и, когда продеты были рычаги для судий, она в страхе сказала: кабы знала, сказала бы.
И Его милость увещал, чтоб говорила правду.
Она же не ответила, только причитала.
И быв привязана, говорила: горе мне, горе мне, ой, Святым Дух, помоги, я же ничего не сделала, о Святый Дух, понеже я ничего не сделала, то помоги мне!
И когда за веревку взялись, говорила: Святый Дух, помоги, я же ничего не сделала!
И опять увещаема была Его Достопочтенною милостию, чтоб говорила правду.
Сказала: Государь, Ваша милость, в жизни ничего такого не делала.
И как над землею подняли ее, испариною покрылася и твердила: Государь, милость, я ничего не знаю, и меня ни за что оговорили, помогите, люди добрые, о Государь, Ваша милость, вы меня ни за что наказываете.
И привесили доску к ногам.
Сказала: что вы хотите, Государь, Ваша милость, чтоб я насильно повинилась? Святая Катерина, о Святый Дух! Повторяя: Святый Дух, ай, Ваша милость, ни за что меня наказываете. И на вопрос, была ли она когда-нибудь замужем, сказала, что нет; и висела на дыбе.
И, вися, молчала.
И висела молча.
Спрошена была: хочет ли говорить правду.
Сказала: Ваши милости, что я скажу, коли не знаю.
И висела молча.
Ей сказали, чтоб сказывала правду.
Сказала: О Государь, Ваша милость, коли знала бы, то сказала.
Сказала, вися: ах!
И все время про себя бормотала.
И увещаема была, чтоб сказала правду.
Сказала: Государь, Ваша милость, я не знаю, что сказать, не знаю, чтоб Вашей милости умереть.
И увещаема была сказати правду.
Ничего не сказала.
С увещаниями поднята была вверх.
И, быв поднята, увещаема была.
Сказала: я ничего не знаю.
И оставлена была висеть.
И, вися, увещаема.
Сказала: не знаю.
Опять поднята верх и опять увещаема.
Сказала: я ничего не знаю…
И дальше в том же духе: бесстрастное описание жестокой картины, которая повторится тысячи и тысячи раз в истории инквизиции, в истории народов, испытавших на себе ее иго. И мы не думаем, чтобы подобный документ вышел из-под пера такого писателя, как Джуффреди; по-нашему, правильнее отнести его к некоему испанскому писцу, что поначалу и сделал тот же Гаруфи, — писцу, достойному стать рядом с доном Бартоломео Себастьяном, о чьих заслугах пространно рассуждает Гаруфи, — епископом Патти, инквизитором Сицилии, в том самом 1555 году, когда несчастную Пеллегрину Вителло в седьмой день мая истязали пыткой.