Смерть как искусство. Том 1. Маски

Маринина Александра

– Но вас не будет шокировать, если я позволю себе пятьдесят граммов? – Евгения Федоровна лукаво подмигнула. – Я привыкла с гостями пить кофе, а хороший кофе без коньяка и без сигареты – это деньги на ветер.

– Вот насчет сигареты я с вами полностью соглашусь.

Они расположились в огромной комнате, со вкусом обставленной дорогой современной мебелью, и Настя сразу же утонула в недрах мягкого удобного дивана. Арбенина устроилась напротив на точно таком же диване, между ними стоял стол со стеклянной столешницей на витой тяжелой ножке. Белоснежная пушистая Эсмеральда немедленно запрыгнула на диван, где сидела ее хозяйка, и расположилась на спинке, прямо возле головы актрисы. Помощница Арбениной, молодая женщина с толстой косой и угрюмым лицом, принесла кофе, коньяк и вазочку с орехами. Кофе действительно оказался на редкость вкусным. Интересно, это хорошие зерна или искусство приготовления?

Настя как можно старательнее пересказала содержание вчерашнего разговора с Иваном Звягиным.

– Как вы считаете, Евгения Федоровна, то, что сказал Иван, это правда?

Арбенина задумалась, запрокинула красивую голову, выпустила в потолок струю сигаретного дыма.

– Частично – да, правда, частично – нет. Насчет того, что артисты вцепляются в любые эмоции, даже в негативные, и не хотят их отпускать, я бы поспорила. Если бы это действительно было так, мы, актеры, не пили бы так много. А мы ведь пьем, и пьем именно потому, что не можем справиться с собой. Значит, нам негативные эмоции все-таки мешают жить, они нас душат, они подавляют в нас творческое начало, и мы пытаемся хотя бы так от них избавиться.

– А в чем вы согласны со Звягиным?

– В том, что актер действительно не может убить. Я в этом абсолютно убеждена. Во всяком случае, я о таких примерах не слыхала.

– Ну как же, – удивилась Настя. – А Малявина?

– Ну, там тоже ничего точно не известно, – красиво махнула изящной рукой с безупречным маникюром Арбенина. – То ли было, то ли не было… Очень сомнительное дело.

– А Юматов?

– Деточка, это же был пьяный аффект, это не в счет. А других примеров ни вы, ни я привести не можем. Вы поймите, творческие люди не склонны к убийству в принципе, потому что убийство – это разрушение, а они потому и творческие, что они созидают, у них все нутро под это заточено. Так что ни актеры, ни режиссеры, ни художники – никто из них не может быть убийцей. Да, по морде надавать могут и вообще могут руки распускать, это у них случается, как и у всех людей, могут и буйствовать, и дебоширить, и драку затеять, и в конце концов могут убить, если под горячую руку им попадешься. Но я вам повторяю: это будет случайное убийство, пьяное или аффективное. А убить так, как чуть не убили нашего Льва Алексеевича, – это же совсем другое дело. Человек должен был задумать преступление, готовиться к нему, стоять, караулить, выжидать, что-то планировать, подыскивать орудие, потом улучить момент и хладнокровно тюкнуть по голове… Нет, это не наше. Для того чтобы это сделать, нужны совсем особенные душевные и нравственные силы, которые мы, творческие люди, привыкли направлять совершенно в другое русло.

Евгения Федоровна чуть повернулась, протянула руку, погладила Эсмеральду. В ответ кошка довольно заурчала.

– А насчет того, что весь душевный и эмоциональный опыт складывают в копилку? – с любопытством спросила Настя. – Это правда?

– У кого как, – тонко улыбнулась Арбенина. – Кто фанатично следует системе Станиславского, тот именно так и поступает. Но таких актеров нынче немного.

– Почему? Станиславский теперь не в моде?

– Не в этом дело. Вы читали его книги?

Настя кивнула. Нельзя сказать, что она очень хорошо помнила эти книги, прочитанные в далекой юности, но какое-то понимание у нее все-таки осталось.

– Тогда вы должны помнить, как Константин Сергеевич работал над ролью. Фанатично, самозабвенно, двадцать четыре часа в сутки. Он все свое существование посвящал вживанию в одну-единственную роль. Но это хорошо для антрепризного театра: ставится один спектакль, ты играешь в нем одну роль, которую готовишь именно так, как учит Станиславский, потом дается определенное количество спектаклей – и все. И начинается работа над новой ролью. Для репертуарного театра это уже меньше подходит, а уж для современной жизни не годится совсем. Ну, вы только представьте: вы служите в театре, где у вас, к примеру, пять спектаклей, то есть пять разных ролей, но вам же нужно что-то есть, пить, вам надо одеваться, платить за квартиру, покупать бензин, лечиться, растить детей, помогать родителям, а как это возможно на театральную зарплату? Никак невозможно, – сама себе ответила Арбенина. – Значит, начинается участие в антрепризах, в том числе и с гастрольными поездками, съемки в кино и сериалах, участие в телепередачах, халтурка на корпоративах и прочие способы заработать и заодно поработать по специальности. И как можно в таких условиях готовить одну-единственную роль и жить ею каждый день на протяжении длительного времени? Все стало проще, примитивнее, быстрее. Я бы сказала – экономичнее.

– Вы считаете, что это плохо?

– Ну почему же, деточка? Это так, как оно есть, и больше никак. – Арбенина улыбнулась и снова погладила кошку. – Меняется время, меняется стиль жизни, темп. Одним словом, меняются условия игры, и глупо стремиться играть в новых условиях по старым правилам. Хотите еще кофе?

– Хочу, – призналась Настя. – Если вашу помощницу это не затруднит.

Кот Гамлет спал в колыбельке, образованной плотными кольцами свернувшегося Змея, и сон его был болезненным и беспокойным. Он вздрагивал, вытягивал и втягивал больную лапу, хрипло стонал и то и дело отрывисто мяукал. Выздоровление шло совсем не так быстро, как на то рассчитывали Ворон и Камень, более того, многочисленные болезни Кота периодически давали новый всплеск, ему становилось хуже, и тогда казалось, что лечение никакой пользы не приносит и несчастный вот-вот испустит дух.

Камень искренне переживал и волновался, Ворон же ревновал и столь же искренне не понимал волнения старого друга.

– Да что с ним сделается! – возмущенно каркал он. – Поболеет-поболеет – и поправится, никуда не денется, ну, лапа будет кривая, ну, ухо рваное, и что? Ему же не на выставку. А вы вокруг него вьетесь, припарки-примочки, отвары-настойки, в глаза ему заглядываете, нос щупаете, температуру проверяете. Вы еще под хвост ему загляните! Совсем ополоумели со своим Гамлетом.

– Тише, – останавливал его Камень, – он же спит. Сон – лучшее лекарство. Как ты не понимаешь, Гамлет серьезно болен, он может умереть.

Ворон опешил и озадаченно посмотрел сперва на Камня, потом на спящего в объятиях Змея Кота.

– То есть как это – умереть? – неуверенным шепотом прохрипел он. – Тьфу, у меня от неожиданности даже голос пропал. Что ты такое говоришь? Что значит – умереть?

– Да вот то и значит, – грустно ответил Камень. – Наступит печальный день, и окажется, что Кот только что был живой – и уже его нет, он мертвый.

Ворон потряс блестящей черной головой.

– Как это – мертвый? И что, я не смогу с ним разговаривать?

– Не сможешь.

– То есть я буду его спрашивать, а он мне не ответит?

– Его вообще здесь не будет. Сначала он не ответит, а потом мы его похороним, и ты его больше не увидишь.

– Как же так? – растерялся Ворон. – Я буду, ты будешь, даже эта кишка поганая, Змей, и тот будет, а Кота не будет? Я не понимаю.

Змей приподнял овальную голову, из-за чего одно кольцо колыбели, самое верхнее, распрямилось, и Кот беспокойно зашевелился.

– Ты привык иметь дело с нами, – негромко прошипел он, – а мы все в этом лесу – Вечные. Ты никогда не терял близких, потому что твои близкие – это мы, а мы не умираем. Тебе придется смириться с тем, что Кот может умереть, потому что он смертный, он из обычного мира. Не понимаю, что тебя так взволновало. Ты же всю свою вечную жизнь наблюдаешь за существами из обычного мира, и за людьми, и за животными, ты постоянно видишь, как они умирают. Должен был бы привыкнуть.

Ворон призадумался. В самом деле, чего это он распсиховался? Смерти, что ли, не видел? Видел. Так что же? А то, что он лично никогда не имел дела со смертными, не было у Ворона с ними близких отношений, и мысль о том, что эти отношения могут прерваться в любой момент, казалась чудовищной и невероятной. Ну как же так! О том, что люди и животные из обычного мира умирают, он прекрасно знал, но к себе эту ситуацию никогда не примерял, потому что это не про его жизнь. Вечный Ворон никогда не задумывался над тем, что ему придется потерять кого-то, к кому он привязан. Как-то свыкся он с мыслью, что привязан только к Камню, чуть меньше – к Ветру и немножко к Белочке, а их-то он никогда не потеряет. А теперь внезапно выяснилось, что угроза потери Кота Гамлета причиняет душевную боль… Это что же получается? Что он и к Коту этому нелепому привязался? Вот еще не хватало!