Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
– Почему это?
– Так ясно же почему, не слышно оттуда никаких колоколов, нужно искать подходящее место.
– Зачем что-то искать, снимем как он просыпается в моей комнате, а когда встанет с кровати, снимем его возле окна, выходящего на церковь, а окно установим на какой-нибудь террасе возле кафедрального собора, и готова сцена.
– А где окно-то взять, дорогой ты мой?
– Да найдем окно, тоже мне проблема, окно. Прикрепим его снизу, на время,
Нелегко было Ухерке совладать с моим напором.
– Нет, ну-ка, погоди-ка, а как ты думаешь я все это должен осветить?
– Э, а вот этого не знаю, я ж не оператор.
– Получается, что нам должно быть слышно то же, что и главному герою фильма, колокольный звон, но для этого нам не обязательно показывать сразу две церкви. Снимем только одну, а другой звон включим в записи. Так можно?
– Да, думаю, можно. Но надо посмотреть, справиться ли с этим монтажер. Знаешь Веско Кадича?
– А кто это?
– Монтажер, автор любительских фильмов. Вот его и спроси, как все это можно сделать!
Ухерка смирился со своей участью. Понял, что перед ним помешанный, готовый отстаивать свой замысел до конца. Не обращая внимания на то, хорош ли и осуществим ли он!
В основе фильма, созревшего у меня в голове, не было классического сюжета. Я хотел, чтобы этот фильм выразил мою жизнь.
– Один молодой человек просыпается в Сараево, месте пересечения разных вероисповеданий, как пишет Андрич. Жизнь этого юноши бесцельна и лишена надежды. Это заметно по тому, как он постоянно ходит по одной и той же улице. Эту сцену мы будем все время повторять, как припев в песне. Так мы сможем показать зрителю, что жизнь молодого человека протекает однообразно и что он совершено потерян. Он просто не знает чего хочет.
– А как хочешь ты это показать?
– усмехнулся Ухерка.
– Повторением одних и тех же сцен. Закрепим образ человека, который бесцельно идет по одной улице. Пусть, например, это будет Штросмайерова с кафедральным собором на заднем плане. Его жизнь изменится, когда он поймет, как добиться этих перемен. Переворот этот, ясное дело, произойдет из-за женщины! Той, которую он полюбит, а не проститутки, с которой он переспал. От проститутки он бежит! А та, которую он любит, это женщина-идея. Она не ходит по магазинам, не ворчит, она вообще никакого отношения к реальности не имеет, а все-таки это женщина!
– Так не бывает!
– Что не бывает?
– Ты же говоришь, что он ее любит, но что не так, как с проституткой, от которой он убегает и с которой спал?
– Ты просто не понял. Она живет только на сцене, за занавесом, она балерина!
– Живет на сцене. Как это можно жить на сцене? Что это? Поставила на сцене палатку, или кровать, а в туалет, например, она куда ходит?
Вот теперь этот Ухерка начал меня раздражать. «Какой дебил»,
– Да нет же, ты меня вообще не понял, наверное, я не так выразился. Нам вообще не важно, живет ли она на сцене или нет.
– Хорошо, нам не важно, но вот только видно, что не читал ты Пудовкина. Надо тебе немножко подучиться в области киноискусства, это все поэтика лицентиа! [20]
– Какая поэтика?
– Лицентиа, общее место. А в кино надо избегать общих мест!
Будто нож всадил мне в сердце этот Ухерка! Мне надо учиться, подумал я, это, конечно, так, но зачем сейчас-то об этом говорить.
А он продолжал меня унижать:
– Зрители всегда оценивают персонажей фильма, насколько те правдоподобны и оригинальны!
– Ну вот же! Я как раз хочу этого и избежать, общего места!
Сказал я это, а внутри у меня все бурлило, пытался я найти способ осадить этого Ухерку.
– А мы как бы найдем балерину на сцене, будто пришла она в тот день перед генеральной репетицией, порепетировать в одиночку. В конце поставим музыку Чайковского, поразим зрителя экспрессией!
– спорил я со сказанным им вещами.
– Так зрители смогут насладиться сочетанием картинки и звука, и не будет у них времени думать, сходила ли она в туалет, что ела и как спала.
Говорили я это, смотрел в глаза растерянному оператору, и думал: вот так-то, не будешь ты мне, Ухерка, больше мозги канифолить!
– Вот, значит, этот парень, главный герой, находит женщину своей жизни на сцене, в описанной ситуации. Тут включаем музыку Чайковского, конец «Лебединого озера», знаешь, это вот на-на-на-на и готово.
– Ну хорошо, раз это репетиция, тогда конечно можно. Да, неплохо, прекрасно, и правда все у тебя экспрессивно так получается.
– Ясное дело, может я плохо рассказываю, но я прямо вот вижу эти картинки, точно знаю, как оно должно выглядеть, но мне не хватает слов, то есть, думаю, слова у меня есть, но не знаю, как их правильно расставить и очаровать, хотя знаю... ух, что-то я запутался!
Теперь я говорил искренне и больше Ухерка меня не раздражал. Было это первой проверкой того, что я придумал снять, и было хорошо проговорить все вслух. Все, что я сказал, прозвучало неплохо в качестве сценария.
– А как ты назовешь этот фильм?
«Часть истины».
– Хм. А почему?
– А потому, что это моя истина. Хочу, чтобы она была так представлена в фильме. Моя, понимаешь. Только моя истина!
– Понял я, что это твоя истина, но почему бы тогда не назвать фильм «моя истина»? Хоть это и не так экспрессивно, но мне кажется, что, вроде, точнее?
– Не надо мне, чтобы точно, хочу показать, что истина не одна.