Смерть как сон
Шрифт:
– Он вообще нигде не бывает, кроме дома и университета. Но гостей женского пола видеть у него доводилось.
– И они оставались на ночь?
– Не думаю.
– А как насчет гостей – точнее, близких друзей – мужского пола?
– Льщу себя надеждой, что он считает меня своим другом.
– Вы были любовниками?
– Нет.
– А хотели бы?
– Что касается меня, то да, хотел бы.
– Нет, вы его только послушайте! – пробормотал Бакстер.
– Если мы попросим вас припомнить, где вы находились в конкретные дни, вы не станете возражать? –
– Не стану. Но прежде, чем мы двинемся в нашем приятном разговоре дальше, я хотел бы сделать небольшое заявление. Я буду оказывать помощь и содействие следствию, но до известной степени. Предупреждаю, что если ФБР или полиция доставят мне излишние неудобства, не располагая достаточными на то основаниями, я подам в суд на обе эти славные организации. Сразу скажу, что располагаю серьезными ресурсами и связями, позволяющими мне надеяться на успех. Особенно в свете недавних скандалов, связанных с коррупцией в силовых структурах Нового Орлеана. Итак, считайте, что я вас предупредил.
Паузу, последовавшую за этим заявлением, я расценила как шок. Что-то подсказывало мне, что подозреваемые в совершении серийных убийств обычно не позволяют себе разговаривать в таком тоне с представителями органов правопорядка.
– Должен признаться, доктор, я живо интересуюсь психологией как наукой, – продолжил Смит как ни в чем не бывало. – И где-то читал, что среди маньяков нет геев. Ни одного случая за всю историю криминалистики. Так что, боюсь, вам будет весьма затруднительно убедить жюри присяжных в моей возможной виновности.
– Согласно одной из наших версий, художник вовсе не обязательно является убийцей, – возразил Ленц. – Впрочем, не переживайте так уж сильно. Мы считаем вас подозреваемым скорее по формальным признакам и особенно не рассчитываем, что нам повезет именно с вами. Вы просто один из тех, кто имел непосредственный и длительный доступ к собольим кисточкам, щетинки от которых мы нашли на холстах «Спящих женщин». Только и всего.
– Расскажите мне об этих щетинках.
Кайсер в двух словах сообщил о данных экспертизы и о ниточке, которую следствию удалось протянуть от китайской фабрики к Туланскому университету и Роджеру Уитону. Когда он закончил, Смит сказал:
– Не обижайтесь, агент Кайсер, но я вижу в ваших глазах много невысказанных вопросов и смелых гипотез. Они вспыхивают, как искорки и жаждут вырваться на волю. Вы хотите знать всю подноготную, не правда ли? Что за человек этот Фрэнк Смит? Как получилось, что он опустился до гомосексуальных связей и погряз в пороке? Перед вашим мысленным взором, часом, не мелькают сценки из старенькой сауны, где все начиналось? Да, я там был, и мне было семнадцать. И да, я сосал мужской член! Сосал до тех пор, пока у меня не онемел язык! Но что с того? По-вашему, это могло превратить меня в убийцу?
– Матерь Божья, Джордан, я не верю своим ушам… – пораженно выдохнул Бакстер, ерзая на своем тесном сиденье.
– Почему вы сняли себе жилье во Французском квартале, а не где-нибудь поблизости от университета? – спросил Кайсер.
– Французский
– Расскажите, пожалуйста, о других аспирантах Уитона, – попросил Ленц. – Что вы, например, можете сказать про Леона Гейнса?
– Быдло и подонок. Роджер подарил ему две свои картины, небольшие, но очень изящные. А эта скотина уже через неделю загнал одну из них и бровью не повел! Не сомневаюсь, что ему не хватало на дозу героина. Я случайно узнал об этом, и у меня духу не хватило рассказать Роджеру.
– А что скажете о творчестве Гейнса?
– О его творчестве?! – поразился Смит. – Нет, конечно, сцены насилия ему удаются, и весьма, но я не стал бы говорить о Гейнсе как о творце. Его удел – мазня. Ему не у мольберта стоять, а малевать на стенах и заборах неприличные слова! Он одержим идеей эпатажа, но по-настоящему глубоких идей у него нет. Оттого мы и получаем на выходе не произведение искусства, а нечто, на что неловко смотреть.
– Как насчет Талии Лаво?
– Талия? Это совсем другой разговор. Талия – славная девочка. И очень несчастная.
– Отчего же несчастная?
– Вы с ней уже разговаривали?
– Еще нет.
– Мне кажется, у нее было ужасное детство. И с тех самых пор в ее сердце поселилась боль, которую ничем не унять и от которой никогда не избавиться.
– Что можете сказать о ее картинах?
– В них есть своя изюминка. Эдакое хождение в народ. Талия в любой банальности умеет видеть нечто достойное. Мне это не дано и не очень интересно, если честно. А вот у нее получается.
– Вы видели другие ее картины? Написанные с обнаженной натуры?
– А у нее разве есть такие?
– Так, понятно. О ней вы можете говорить как о творце?
– Талант, безусловно, имеется. Она работает очень быстро. Может быть, оттого что умеет сразу ухватить главное. Полагаю, у нее есть будущее, если она не свернет с выбранного пути.
– А зачем ей сворачивать?
– Я уже говорил, у нее непростая судьба. Внешне она производит впечатление сильного человека, но в глубине души весьма уязвима. Я бы даже сказал, хрупка. Как нежный моллюск, окруженный броней своей раковины.
– Хорошо. Вернемся, пожалуй, к Роджеру Уитону, – предложил Кайсер.
– Роджер – гений, – произнес Смит совершенно буднично, словно говорил о голубизне ясного неба или о том, что на яркое солнце без защитных очков смотреть больно. – Я имел счастье общаться с людьми, сравнимыми с ним талантом. Но таких было немного.
– Чем вы можете аргументировать свою оценку?
– Вы видели его картины?
– Некоторые.
– И после этого просите доказательств его гениальности?
– Я не особенно хорошо разбираюсь в искусстве.