Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Нам, изволите ли видеть, г-н Леклер, важнее всего устойчивость учреждений. Невозможно работать с уверенностью, если правительство будет меняться каждый год. А нет уверенности, нет и дел. Десять лет нельзя было рассчитывать даже на завтрашний день. Каждый день какая-нибудь неожиданность, какая-нибудь катастрофа. То принудительный заём, то девальвация ценностей, то ещё что-нибудь. Всячески старались разорить эту несчастную страну. А теперь мы начинаем дышать свободно. Водворяется спокойствие, завязываются отношения. Теперь уж нечего дрожать за свою жизнь. Теперь мы смеем думать и говорить. Начинаются приёмы, а за ними идёт и роскошь. А роскошь — это, извольте видеть, жизнь Парижа. Как вы будете продавать ваши шёлковые товары, если портным не приходится шить платьев для франтих? Теперь, слава Богу, наступила полная реакция, и санкюлотизм отжил свой век. Теперь пудрятся вместо того, чтобы носить красный колпак. Эмигранты, г-н Леклер, возвращаются каждый Божий день!
— Мадам Бонапарт, говорят, относится к ним весьма благосклонно...
— Ещё бы! Она не может забыть, что она носила титул графини Богарне. Да, кроме того, она по природе очень кротка. Она добрый человек.
— А как он, первый консул?
— А кто может его знать? Это замечательная личность. Но чего он хочет, куда он идёт и для кого он старается?
Тут Лербур понизил голос.
— Некоторые говорят — для Бурбонов, которым он готовит возвращение. В таком случае он будет принцем, как Монк после возведения на престол сына Карла Стюарта. Но кто может за него поручиться? Он очень молчалив и сосредоточен. У такого человека, несомненно, должны быть свои планы, но какие? Он теперь хозяин. Почему бы ему и не удержать власть за собой?
— Ему? Корсиканскому дворянчику? Случайному выскочке?
— Победителю при пирамидах, герою Маренго! Он сам себе всем обязан, а не предкам...
— Неужели вы одобрите, если он возьмёт на себя диктатуру?
— Да он уже её взял! Камбасарес и Лебрэн только статисты. Между ним и троном только его воля.
— Но он рискует получить удар кинжалом, как Цезарь.
Мадам Лербур бросила на Сан-Режана недовольный взгляд. Видимо, ей было неприятно, что молодой человек заставляет её мужа выбалтывать лишнее.
— Конечно, — продолжал Лербур, — мы, торговцы, могли бы скоро приспособиться к восстановлению монархии, но мы не считаем её возможной в настоящее время. Теперь Франция всецело во власти армии и нам есть за что благодарить людей, которые вот уже десять лет победоносно бьются против всей Европы. Вы можете ввести опять лилии, если это не будет стоить новой революции. Но если Бонапарт провозгласит себя императором, как предполагают некоторые, то я и этому не буду противиться. Ибо для нашего брата нужно прежде всего спокойствие, чтобы можно было работать. За ваше здоровье, гражданин.
Собеседники чокнулись стаканами, в которых искрился шамбертен, и принялись за десерт.
IV
Дверь в кабинет Бонапарта приоткрылась, и в ней показалась голова Бурьенна. Первый консул, ходивший взад и вперёд в раздумье, остановился и, недовольно взглянув на своего секретаря, спросил:
— Один?
Бурьенн приблизился к своему начальнику и доложил:
— Мадам Бонапарт не пожелала сойти. Она сильно плакала. Она сойдёт только к обеду.
— Она дала, по крайней мере, какие-нибудь счета.
— Очень неясные. Приблизительные цифры, но счетов нет. Кажется, поставщики злоупотребляют...
— Они грабят её! Это очевидно. Женщина им не платит, а между тем в их руки переходят огромные деньги.
Он овладел собою, бросил на секретаря холодный взгляд и переменил разговор.
— Приехал Фуше?
— Он ждёт в зале флигель-адъютантов.
— Попросите его.
И Бонапарт опять принялся ходить вдоль своего кабинета, пока не услышал, что дверь открылась. Он поднял голову и, увидев перед собой бледное лицо бывшего уличного оратора, слегка кивнул ему головой, указал на кресло и сам сел.
— Кто из нас был прав, гражданин Фуше, — сказал он, — когда вы ссылались на заговор роялистов там, где я видел лишь происки якобинцев?
— Мы были правы оба, гражданин консул. Якобинцы волнуются, а роялисты куют заговор, и те, и другие одинаково опасны. Впрочем, если бы я боялся покушения, я принял бы меры предосторожности против роялистов. Они лучше организованы и смелее якобинцев.
— С 18-го фруктидора, — заметил Бонапарт с лёгкой усмешкой.
Фуше сделал гримасу. Он не любил, чтобы ему напоминали о его предательстве, от которого пострадали даже некоторые его друзья.
— 18-е фруктидора уничтожило партию якобинцев, — глухо промолвил он.
— Однако это не помешало ей подстрекнуть Арена и Шевалье, которые пытались меня убить.
— Нужно всего бояться и со стороны роялистов.
— Я хочу покончить и с теми, и с другими. Недопустимо, чтобы у самых ворот столицы дороги были заняты шайками разбойников, которые нападают на фермы, останавливают дилижансы и требуют выкупа с пассажиров.
— Эти грабители — люди маркиза де Фротте, а их главарь — Брюслар. Три дня тому назад он был здесь, в Париже. Он выехал отсюда в кабриолете и направился в Версаль.
— Неужели мне придётся выслать целую колонну под предводительством какого-нибудь генерала, чтобы образумить этих злодеев? Вы мне доносите о них, а между тем они ускользают от вас.
Фуше молча улыбнулся.
— Дайте мне приказ арестовать их, и в двадцать четыре часа я разгромлю их всех.
Бонапарт нахмурился.
— Только не теперь. Через несколько дней.
— Вы надеетесь, что ваши переговоры увенчаются успехом?
Первый консул сделал жест изумления.
— Какие переговоры?
— Которые вы ведёте с претендентом через посредство аббата Бернье. Вы думаете, я об этом не знаю?
Помолчав немного, он прибавил сухим тоном:
— Это вам не удастся.
— А почему?
— А потому, что вы имеете дело с людьми, которые хотят только воспользоваться вами. Ваше требование отказаться от трона вызовет прежде всего встречное требование, чтобы вы реставрировали законного короля! Если вы согласитесь, король осыплет вас золотом. Если вы его отвергнете, постараются вас убить. Это совершенно ясно. Люди, которым поручено повидаться с вами и передать предложения роялистов, находятся уже в Париже.