Смерть меня подождет
Шрифт:
Мы прибиваемся к берегу, выливаем из лодки воду.
– - Михаил Михайлович, дайте закурить, -- просит Костя, придавая лицу неправдоподобное выражение спокойствия.
– - Ты же не куришь!
– - Может, не так страшно будет.
Ущелье тонет в черном бархате ночи. И вдруг свет включенной фары стегнул бичом по реке, выхватил из темноты утесы. Ночью опасность более ощутима.
За утесами кривун и впереди, в самой глубине ущелья, видим огонек, пронизавший мрак ночи.
– - Наши!
– - обрадованно кричит Михаил Михаилович.
Да, это наши.
Свет фары сквозь темноту нащупывает край густого ельника, высунувшегося из боковой лощины, галечный берег с ершистым наносником. Еще через минуту видим палатки, плот на воде, и у огня сбившихся в кучу людей. Вот удивлены они появлением в этих глухих кривунах Маи моторки, да еще ночью!
Лодка вкось пересекает реку. Расстояние до лагеря быстро сокращается. Фара обливает ярким светом людей, прошивает ельник. Узнаю Фильку, Пресникова, Бурмакина, Деморчука, двух проводников. Глаза упрямо ищут Трофима. Почему он не бежит навстречу, как это было всегда? Кажется, у меня не сердце бьется в груди, а дятел долбит по больному месту.
Нас узнают, улыбаются, "а лицах людей обычное спокойствие, -ни тени тревоги.
Глохнет мотор, лодка с разбегу вспахивает носом береговую гальку.
Путь окончен.
– - Где Трофим?
– - спрашиваю я Фильку.
– - На пункте, -- отвечает тот.
У меня из рук валится шест. Нина всхлипывает. Лица людей вдруг становятся суровыми. Кто-то шевелит ногой гальку. В наступившей тишине мерным прибоем стучат о долбленку набегающие волны реки.
Ребята помогают Нине сойти на берег. Вспыхивает подновленный костер. Я задерживаю Фильку у лодки.
– - Ты почему здесь?
– - Вчера вечером меня отправил сюда Трофим. Иди, говорит, Филька, в лагерь и следите -- как появится на гольце дым или гелиотроп засветит, ведите оленей, сниматься будем с пункта. Приказал, чтобы до его прихода плот был готов. А что случилось?
– - На пункте палатка сгорела, и Трофима там нет с ночи. Куда он мог уйти?
– - Не должен уйти, нет, нет!
– - убеждает меня Филька.
– - Разве под голец спустился, там балаган каюров, и заболел...
– - Да, это может быть.
В лагере тишина, точно в нем ни единой души. Я подхожу к костру. Ослепительный свет вынуждает меня зажмуриться. После небольшой паузы я говорю:
– - У Трофима что-то случилось. Он не принял наш сигнал об окончании работы, и фонарь остался непотушенным. Сегодня к пункту летал самолет, на гольце никого не оказалось, палатка сгорела. Мы рассчитывали застать Трофима здесь...
Становится совсем тихо. Потом кто-то загремел чайником, кто-то бросил в огонь сухие поленья, и к небу поднялся рыжим языком огонь.
– - Не будем гадать, надо идти, -- говорит Пресников.
– - Всяко может случиться: и ногу недолго вывихнуть, и простыть -- небольшая хитрость.
– - Да, да, надо идти, -- зашумели все.
– - Ты, Филька, знаешь тропу?
– - спрашиваю я.
– - Не раз топтал ее.
– - Поведешь меня с Михаилом Михайловичем сейчас. А ты, Пресников, с остальными утром пораньше соберете оленей, возьмете продовольствие, палатки, постели -- и следом за нами. Понятно?
– - Повторять не надо.
– - Я не останусь здесь, я пойду с вами, -- говорит простуженным голосом Нина.
– - Хорошо, только не волнуйся и не мучь себя догадками. Трофим в балагане, и мы к утру будем у него.
Мы ужинаем.
– - Нина, ешь, нельзя голодать, иначе останешься здесь, -- угрожаю я.
А сам чувствую, как тепло костра, разливаясь по телу, отбирает последние силы. Устали мы. Болят спина, плечи, ноги. Убийственно хочется уснуть, безразлично где: на острых ребрах камней, на мокрой земле или сидя.
– - Филька, собирайся, да попроворнее. Положи в рюкзак бинты и йод.
Нина сидит у огня сгорбленным комочком, в тяжелом забытьи. Какие страшные думы гнездятся в ее голове! Как жаль мне тебя, Нина!.. И все-таки я верю, ты еще будешь счастлива с Трофимом.
Мы уходим сквозь ельник в темную ночь. Впереди Филька. Справа, в глубокой промоине, мечется ручей. Вверху, в бездонье, мерцают звезды. Ничего не видно.
Идем по глубокой расщелине на восток, к невидимым вершинам. В этой ужасающей темноте не нужны глаза, не знаешь, куда ступают ноги. Передвигаемся с опаской. Все время кажется, что под тобою пропасть. Но надо идти, идти и идти.
– - Где же Трофим?
– - слышу голос Нины, полный отчаяния.
– - Он под гольцом в балагане, -- уверенно говорит Филька.
– - Такого мужика, как Трофим, не то что гроза, а и сам атом не возьмет -расщепляется. Мы-то ведь знаем его.
Идем, торопимся, еще надеемся встретить Трофима на тропе. Ах, если бы вот сейчас услышать его шаги или крик о помощи!
Нас накрывает туча. Тьма резко чернеет. Ледяной ветер дует из этой тьмы. На лицо падают невесомые пушинки снега. Все это обрушивается внезапно, сразу, Филька ведет нас вслепую. Слышим, как он посохом нащупывает путь, как его ноги проваливаются в пустоту, ломают кусты. Так темно, что мы не видим не только тропу, но и друг друга. Небо и земля неразличимы.
– - Давайте дождемся луны, может, посветлеет, -- предлагает проводник.
Идти действительно некуда, мы точно в пустоте. Находим на ощупь под камнями сухое место, усаживаемся, жмемся друг к другу. Ждем. Ждем долго. С облаков падает снег. Если бы не этот адский холод!
– - Филька, карауль, как прояснит -- растолкаешь всех, -- говорю я, вбирая голову в воротник, как черепаха, и засовываю глубоко под телогрейку закоченевшие руки. Пытаюсь как-то отгородиться от холода, найти такое положение, при котором можно будет немножко забыться. Но вдруг подумалось: а что, если за ночь выпадет больше снега и у Трофима нет костра! Сразу мне вспоминается Джугджурский перевал, где мы замерзали в пургу без огня. Меня всего потрясает это воспоминание. Я вскакиваю. Разве не величайшее преступление наша задержка?