Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]
Шрифт:
Еще в начале войны она и ее старшие дочери прошли курс медицинского обучения и работали сестрами милосердия, не страшась крови и грязи. Лечебные учреждения, созданные императрицей, почитались образцовыми. И теперь, когда царица чувствовала, что изнемогает под бременем государственных забот, единственный отпуск, который она себе позволяла, заключался в инспекционных поездках по фронтовым госпиталям.
Всякую другую монархиню, столь самоотверженно трудящуюся ради отчизны, в народе бы боготворили. Но у ее величества не было дара вызывать
Подполковник Козловский никогда не наблюдал императрицу вблизи, даже когда служил в гвардейской кавалерии. Поэтому, забравшись в угол кабинета и постаравшись слиться со шторой, он воззрился на открытую дверь с любопытством.
Послышался сдержанный гул голосов. Летящим шагом, который должен был знаменовать решительность и целеустремленность, вошла государыня. Она была в наряде милосердной сестры, с большим, но очень простым медным крестом на груди.
Главком склонил голову. Козловский вытянулся и спрятал палку, чтоб не бросалась в глаза. Он стеснялся своей хромоты.
Впрочем, августейшая особа в его сторону не посмотрела.
— Здравствуйте, милый, здравствуйте, — сказала она генералу с легким акцентом, но с совершенно русскими интонациями. — Ну что вы…
Это она не позволила поцеловать себе пальцы — взяла главкома обеими руками за кисть и прижала ее к своему сердцу.
— Знаю, всё знаю. Великую на себя ношу взвалили, храни и оберегай вас Господь!
Притянула плохо гнущегося генерала к себе, поцеловала в лоб.
«Зачем уж так-то?» — подумал подполковник. И заключил: «Хочет быть душевной, по-русски. Старается». И стало ему вдруг жалко повелительницу империи.
«Старик», деревянная душа, ни польщенным, ни растроганным не выглядел. Мог бы хоть видимость изобразить, из уважения к сану и полу. А он:
— Ваше величество, стоило ли утруждаться. Я бы сам явился к вам в вагон. Вот только дела срочные завершил бы…
В дверях и коридоре стояла многочисленная свита: военные в больших чинах, какие-то штатские господа, дамы.
— Дорогой вы мой, разве сейчас до церемоний? — сердечно молвила императрица. — Ну рассказывайте, что у вас происходит? Что наступление?
Обернувшись, она подала знак, и сопровождающие попятились. Адъютант снаружи прикрыл дверь.
— Я молюсь за успех вашего великого начинания денно и нощно! Как движется дело?
— Готовлюсь, ваше величество, — коротко ответил генерал.
Царица увидела карту с флажками. Подошла.
— Куда ударите? На Львов? На Перемышль?
Главнокомандующий изобразил простодушие — эта мина на его надменном лице выглядела крайне неубедительно.
— Пока еще не определился. Вот, сами изволите видеть: веду разведку на двадцати пяти участках.
Козловский не поверил собственным ушам. Лгать государыне? Невообразимо!
— А когда решите?
— За 48 часов до начала операции, — сказал
После некоторого замешательства она спросила:
— Разве так бывает? Вы, верно, к чему-то все-таки склоняетесь?
— То к одному, ваше величество, то к другому.
Ее величество вспыхнула. На бледных щеках проступили красноватые пятна. С лица сползло выражение сердечности, и оно сразу стало более естественным. Неприязненно, с горькой обидой царица смотрела на полководца. Козловский переступил с ноги на ногу, ему хотелось провалиться сквозь землю, только бы не присутствовать при затянувшейся мучительной паузе.
Движение привлекло внимание императрицы. Она взглянула на незнакомого офицера. Он щелкнул каблуками — кивнула. Представлять подчиненного главком не стал, ибо невелика птица.
— Всеподданнейше признателен за высокую честь, — сказал Старик тоном, означавшим: шли бы вы с Богом, ваше величество, мешаете работать.
Князь снова поежился. А императрица — вот что значит выдержка и королевское воспитание — улыбнулась грустно и снисходительно. «Знаю, что меня не любят, — значила улыбка, — но Господь вам всем судья».
Из подвешенного к поясу ридикюля она вынула образок на цепочке.
— Вы заняты, не стану больше отнимать у вас времени. Я, собственно, хотела лишь вручить вам образок святого Николая-чудотворца. Пусть он принесет вам победу.
Императрица повесила иконку на шею почтительно склонившемуся генералу, вновь поцеловала его в лоб, но губами не коснулась. Перекрестила, повернулась, вышла.
Страдая за нее всем сердцем, подполковник как можно громче щелкнул каблуками и вытянулся прямее собственной трости. Не из угодливости, а желая хоть как-то загладить грубость начальника. Но царица шла к двери, низко опустив голову, и на офицера не смотрела.
— Все ей надо знать, — проворчал главком, когда они с Козловским остались наедине. — Чего захотела! Направление удара ей сообщи.
— Но ведь императрица! — не сдержался князь.
И немедленно за это получил.
— Хоть сам император, — ожег его ледяным взглядом «Старик». — Вы плохо меня слушали, подполковник. О направлении удара до самого последнего момента будут знать лишь семь человек: вы, я, начальник моего штаба, командующий и начштаба Восьмой армии, командир ударного корпуса и начальник артиллерии. Ясно?
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
— Ну, и еще Николай-чудотворец, разумеется. — Главком скосил глаза на образок, поцеловал его и убрал под китель. — Но довольно лирики. Смотрите вот сюда. — Указка уперлась в точку с надписью «мест. Русиновка». — Именно на этом десятикилометровом отрезке близ местечка Русиновка мы сосредоточим всю мощь артиллерии и наш ударный кулак. Я выбрал участок фронта, занимаемый «швейцарской» дивизией, потому что у австрийцев она считается небоеспособной и оборона там слабо эшелонирована.