Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
– А вообще в такую пору случалось ей приходить сюда?
– Нет, вряд ли. Тут, видимо, была крайняя нужда.
– Кто мог ее видеть здесь тогда?
– Около часу ночи? Никто, кроме вахтера.
– И что, любой сотрудник может так ночью войти в здание?
– Нет, у нас это жестко регламентировано. Кроме меня, Елены Павловны и моего зама по общим вопросам вахтер никому не откроет.
– Вахтер постоянный, вернее, один и тот же?
– Да. Ночной. Каждый день с шести вечера до половины девятого утра. Взять еще одного, чтобы они чередовались, у нас нет денег.
– Альберт
– Наоборот. С какого-то времени она передавала мне все, как третейскому судье. Просила Назаркевича излагать письменно и решать сама не хотела, чтобы не давать повода обвинять ее в предвзятости.
– То есть, если отказ, пусть исходит от вас, а не от нее. Так?
– Совершенно верно.
– Вас это устраивало?
– А что поделать? Не давать же их отношениям разгореться до пожара.
– Чем Кубракова была занята последнее время?
– Она закончила очень интересную работу над поликаувилем.
– Что это такое, если не секрет?
– Универсальный лак. Аналогов в мире не имеет.
– Поездка в Германию была связана с этим?
– Да. Немцы проявили большой интерес.
– Хотели лицензию?
– Да. Но Елена Павловна воспротивилась. Она не любит торговать идеями. Предпочитает реализовывать их здесь, в стране.
– А вы?
– Я смотрю на это несколько иначе: надо считаться с нашими технологическими возможностями. Я ведь мыслю, как реалист-администратор. Одно дело изготовить ведро какого-то продукта экспериментально, в условиях лаборатории, другое – наладить его промышленное производство.
– Разве Кубракова этого не понимала?
– Понимать-то понимала, – сказал Яловский как-то задумчиво и посмотрел в окно.
– Что ж, Альберт Андреевич, у меня все. Пока все, – добавил Скорик.
– Желаю успеха, – Яловский не прореагировал на слово "пока".
Не обмениваясь рукопожатием, они попрощались…
Внизу в вестибюле за стеклянной перегородкой сидел вахтер. Это был тот пожилой человек со странным загаром, которого Скорик видел мельком дважды: впервые давно в кабинете помпрокурора, а второй раз недавно в приемной Кубраковой, когда тот принес ключи. "Сердюк Анатолий Филиппович", – вспомнил Скорик.
– Здравствуйте, Анатолий Филиппович, – поздоровался Скорик.
Вахтер поднял голову, кивнул. В руках он держал маленькую отвертку. На столе перед ним лежали какие-то детали то ли небольшого трансформатора, то ли реле – сердечник, обмотка, конденсаторы разных номиналов.
– Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры… Трудитесь, смотрю. Вы электротехник?
– И электротехник, и шофер, и слесарь, и лесоруб… А это, – он указал на стол, – хобби, что ли. Делать-то нечего по ночам, вот и копаюсь.
– А по образованию?
– Учитель, – в глазах его промелькнула насмешка.
– Анатолий Филиппович, недели три назад перед отъездом в Германию Елена Павловна ночью приходила в институт. Входную дверь ей открывали вы?
– Нет, она своими ключами, – сказал вахтер, скользя глазами по лицу Скорика, словно изучая.
– Она долго пробыла в лаборатории?
– Не знаю. Она пришла,
– Вас не удивило ее ночное появление?
– Она хозяйка, чего ж мне удивляться.
– Разговаривали с нею о чем-нибудь?
– О чем говорить? Пожелала спокойной ночи и ушла.
– А вы не заметили ничего необычного в ту ночь?
Ответил вахтер не сразу, но может на такой вопрос и полагалось прежде чем отвечать, сперва подумать, вспомнить?
– Все было, как обычно, – наконец произнес вахтер.
– Она ничего не уносила с собой?
– Не заметил.
– Что ж, спасибо, Анатолий Филиппович. До свидания.
21
Щербы не было – ушел к председателю областного суда по какимто делам. В четверть десятого утра сидели в кабинете криминалистики у Войцеховского вдвоем. Дважды прокрутили кассету автоответчика с гневным монологом Назаркевича, заканчивавшимся чуть ли не угрозой: "…вы еще об этом пожалеете". Затем Скорик пересказал свой разговор с Яловским и вахтером.
– Придраться не к чему, зацепиться не за что. Ни у Яловского, ни у вахтера. Вата. Ночной визит Кубраковой в институт можно объяснить чем угодно, самым невинным поводом, – сказал Скорик. – Все, что они говорили, может быть стопроцентной правдой, но в такой же степени и ложью, весь вопрос – зачем? Но ответить мы не в состоянии…
Скорик говорил, а Войцеховский, откинувшись в кресле слушал, но взгляд его как бы кружил по лицу собеседника по каким-то непонятным орбитам.
– На бумагах Назаркевича, которые Джума нашел в "бардачке" машины, есть пальцы Кубраковой, – вдруг сказал Войцеховский.
– Она могла читать эту докладную и три, и четыре недели назад, когда угодно, – сказал Скорик.
– Нет. Бумага датирована 13-м июня. Это воскресенье. А во вторник рано утром Назаркевич уже вез Кубракову в Богдановск. И зачем деловую бумагу он держал в "бардачке"?
В это время загудел дверной звонок, Войцеховский нажал кнопку. Через минуту вошел Агрба.
– Ну что, витязи? – Агрба плюхнулся в кресло.
– Осторожней, Джума, кресло казенное, рассчитано на более деликатную задницу, – подмигнул Войцеховский. – Что скажешь?
– Ни аптеки, ни парфюмеры тубов с названием "Метах" никогда не получали и не слышали о таких.
– Правильно, Джума. Но твоя информация и запоздавшая, и бесполезная. – Войцеховский открыл ящик письменного стола, извлек толстый альбом. Вчера, Витя, – обратился Войцеховский к Скорику, – мы с тобой встретились в конторе, где работает твоя Катерина. Ты возвращался сытый и ублаженный, как кот, а я, сирый и голодный, шел туда заниматься делом. Я вспомнил, что у них есть этот самодельный гроссбух, – он постучал пальцем по переплету. – Здесь среди прочего наклеены вырезки из разных заграничных проспектов и журнальчиков – рекламные картинки баллончиков специфического назначения. Так вот в этом кустарном каталоге баллончиков со слезоточивым и иными газами обнаружился и наш – "Метах". Полюбуйтесь, – он открыл в нужном месте альбом.