Смерть под парусом (пер. Гольдберга)
Шрифт:
В половине девятого я окончательно проснулся, выбрался из койки и через носовой люк поднялся на палубу. Утро выдалось ясным и тихим. В воздухе чувствовалась прохлада, но небо было безоблачным. Легкий западный ветер раздувал парус. Оба берега реки заросли высоким зеленым камышом, среди которого поблескивала вода, когда в ней отражались солнечные лучи.
Меня охватило ощущение легкости и беззаботности — на мой взгляд, это особый дар равнин.
— Чудесный день, Роджер! — крикнул я нашему капитану, которого не мог видеть, потому что крыша каюты заслоняла от меня кокпит [5] .
5
См.
(В файле — глава 1, рис. 2 /см. выше/. — Прим. верст.).
Роджер как раз проходил излучину у Солхаузского плеса и ответил не сразу. Затем, после окончания маневра, до меня донесся его бодрый крик. Я посидел наверху еще немного, но затем вдруг понял, что пожилому джентльмену не стоит прохладным сентябрьским утром торчать на палубе в одной пижаме, поэтому поспешно спустился в каюту, взял полотенце и направился к умывальнику, который располагался у ведущего наверх трапа. Во время умывания до меня доносились голоса из других кают. Разобрать мне удалось только одну произнесенную хрипловатым голосом фразу: «Доброе утро, милый». По всей видимости, это Тоня.
Затем послышались довольно громкие звуки песни «Лесной царь» [6] . Когда музыка смолкла, бодрый голос что-то произнес по-немецки, и раздались вступительные аккорды «Форели» [7] . Я вспомнил, что тевтонские боссы радиовещания твердо убеждены: домохозяйки, моющие посуду после завтрака, должны слушать хорошую музыку. Я вернулся к своей койке, облачился в старенький костюм и открыл дверь каюты, чтобы лучше слышать.
Первой, кого я увидел, была Тоня, прислонившаяся к двери центральной каюты [8] . Совершенно очевидно, что на ночь она одевалась не менее тщательно, чем днем: белая шелковая пижама с черным поясом подчеркивала необыкновенную привлекательность девушки ничуть не хуже, чем зеленое платье накануне вечером. Я с удивлением обнаружил, что губы у нее уже накрашены — до завтрака.
6
Произведение Ф. Шуберта.
7
Произведение Ф. Шуберта.
8
См. план яхты на с. 25. — Примеч. автора.
(В файле — глава 1, рис. 2 /см. выше/. — Прим. верст.).
— Привет, Йен, — поздоровалась она. — Буду называть вас Йеном, если не возражаете.
— В противном случае я бы просто обиделся.
— Послушайте радио. — Тоня указала на центральную каюту. — Мы включаем его каждое утро, чтобы все могли слушать, пока умываются.
— Странный обычай, — заметил я.
— Нисколько. Красивая жизнь как раз и состоит в том, чтобы просыпаться медленно. Кроме того, мы все равно не можем умываться одновременно — здесь только три умывальника.
Она лениво тянула слова своим хрипловатым голосом, а ее разноцветные глаза в полутьме коридора выглядели еще более
Я махнул Эвис, чья темноволосая головка на мгновение показалась в двери, и мы с Тоней вошли в центральную каюту, служившую спальней для Уильяма и Кристофера, а в девять часов утра, по всей видимости, превращавшуюся в музыкальную гостиную. Внутри оглушительно гремело радио. Кристофер был в каюте один — лежал на койке в пижаме такого же цвета, как его загорелая кожа, и писал письмо. При нашем появлении его губы растянулись в приветливой улыбке.
— Привет всем. Если хотите насладиться музыкой, то вам лучше выйти отсюда.
— Это место для встреч. Музыка — только предлог. Мы все пришли посмотреть на твою чудесную пижаму, Кристофер, — сказала Тоня, искоса взглянув на него.
— А где остальные? — поинтересовался я.
— Уильям умывается, — сообщил Кристофер.
— Эвис появляется на людях только во всем своем великолепии. Я оставила ее в нашей каюте. Подготовка занимает не один час. — В голосе Тони мне послышались язвительные нотки. — Что касается Филиппа, этого ленивого поросенка, — продолжила девушка, — то он всегда валяется в постели. Каждый день я прихожу к нему, желаю доброго утра, а он поворачивается на другой бок и снова засыпает.
— Неужели, мой маленький чертенок? — прошептал Филипп, быстро входя в каюту и обнимая Тоню за плечи. — Я и вправду такой?
Он был в пижаме, но с аккуратно причесанными волосами, словно собирался на танцы.
Я присел на край койки Кристофера, чтобы оказаться как можно дальше от радиоприемника, располагавшегося на маленьком столике рядом с подушкой Уильяма. Филипп уселся напротив меня на койку Уильяма и, предвидя, что скоро в каюте не останется свободного места, притянул Тоню к себе на колени. Длинная тонкая рука девушки обвила его шею.
— Ящерка моя, — хриплым голосом произнесла она; это самое странное из уменьшительно-ласкательных имен, которые мне приходилось слышать.
Кристофер взглянул на них с удивленной кривоватой улыбкой, затем снова принялся за письмо.
Через минуту-другую появился Уильям в домашнем халате. Буркнув «доброе утро», он занял место на собственной койке рядом с подушкой и, закурив, сидел молча, не обращая никакого внимания на Филиппа и Тоню, обнимавшихся всего в футе от него.
Кристофер заклеил конверт и со словами: «Пойду умоюсь», — вышел. Уильям молча курил. Тоня прикоснулась губами к щеке Филиппа и посмотрела на меня:
— Похоже, вам скучно, Йен. Наверное, вы не прочь, чтобы вас тоже кто-нибудь приласкал.
— Только после завтрака.
В молодости, когда мне тоже случалось увлечься, я всегда придерживался золотого правила: никаких любовных утех до завтрака.
— Вы никогда не любили, — насмешливо заметила Тоня.
— Вам-то откуда знать, — парировал я и вспомнил один вечер двадцать лет назад.
Однако вернувшийся Кристофер прервал мое сентиментальное путешествие в прошлое, и я повернулся к нему:
— Как вы думаете, Кристофер, я когда-нибудь был влюблен? В вашем возрасте?
Он улыбнулся, и мне показалось, что улыбка вышла немного печальной.
— Надеюсь, нет, ради вашей же пользы. — Кристофер помолчал и прибавил, словно в раздумье: — Хотя не знаю: может, оно того, стоит.
— Конечно, стоит, — послышался голос Филиппа, наполовину приглушенный руками Тони.
Кристофер рассмеялся, затем попросил меня немного подвинуться.
— Мне нужно хотя бы на несколько минут оказаться подальше от этой адской машины, — указал он на радиоприемник.