Смерть президента
Шрифт:
— Конечно, — легко согласился Брынза. — Ты прав, Каша, ой, как ты прав! Мы и в самом деле сами виноваты. Упаси боже, чтобы мы винили кого-нибудь, кроме себя… Упаси боже! Мы плохие, Каша… Мы пьем водку, деремся, обижаем ближних. — Брынза коснулся локтем Лили, не то прося прощения, не то намекая, что именно ее он имеет в виду. — Мы не приносим пользы обществу, стране, родине… Не приносим. — Брынза сокрушенно вздохнул. — Но, Каша… Мы ведь и не хотим слишком много… Мы ничего не хотим. Дайте только дожить. Нам немного осталось. Если откровенно, нам почти ничего и не осталось.
— Да ладно тебе! — растрогался Пыёлдин.
— Каша, я знаю, что говорю…
— Все понял, — перебил его Пыёлдин. — Осознал. Проникся. Опечалился. А теперь — пока. Как я ни велик, но с Бобом-Шмобом не часто приходится разговаривать. Президенты, они крутоватый народец, капризный и довольно самолюбивый… Пока! Раздайся море! С горячим бандитским приветом!
Пыёлдин потряс кулаком в воздухе и неповторимой своей походкой, полуприсев, двинулся к кабинету Цернцица. За ним, едва касаясь ногами ковра, паря над ним, пошла Анжелика. И пока не скрылась за дверью, головы и заложников, и террористов с одинаковой скоростью поворачивались вслед за ней, и в глазах у каждого была безнадежность, полная безнадежность. Все вдруг осознавали ясно и твердо, что, когда мимо, мимо проходит такая женщина, жизнь можно считать неудавшейся, сломанной, а то и просто бессмысленной. И должно было пройти не менее часа, двух, прежде чем к людям возвращалась здравость мышления, а в глазах появлялся какой-то слабый, зарождающийся интерес к жизни.
Анжелика, казалось, не видела ничего этого, не замечала. Но это только казалось. Все она видела, все замечала. И улыбалась, и светилась изнутри внутренним светом. На всех, кто оказывался рядом, падали от нее отблески, радужные блики, солнечные зайчики. И самые, казалось бы, навеки погасшие, серые и бездарные ощущали вдруг в себе волнение, тревогу, способность к чему-то достойному…
Впрочем, и это проходило.
Невозможно слишком долго питаться чужим волнением, чужой тревогой, чужой любовью…
Это печально, но это так. Свою кровь сжигай, свою голову клади на плаху жизни, свое невосполнимое время бросай в топку любви — вот тогда и тебе воздается.
Если воздается.
Цернциц сидел за своим столом, держа на весу телефонную трубку, бешено вращал глазами и при этом еще умудрялся потрясать кулаком.
— Что-нибудь случилось? — спросил Пыёлдин.
— Где тебя носит?! — шепотом заорал Цернциц. — Президент на проводе.
— На чем-чем?
— Говори! — Цернциц протянул трубку. — Хохмить потом будешь, когда получишь свою поганую амнистию!
Пыёлдин взял трубку, повертел ее перед глазами, словно бы удивляясь непривычному предмету, поднес к уху, послушал, не доносится ли оттуда каких звуков.
— Алле! — Слово это получилось у него громче, чем следовало, и уже по этому можно было догадаться о его волнении. Он сел в кресло, закинул ногу на ногу, подмигнул Анжелике, которая расположилась рядом. Этими несложными
— С президентом говоришь, — прозвучал в трубку грубоватый, напористый голос. Да, на том конце провода действительно был президент, всемогущий Боб-Шмоб, и у Пыёлдина на этот счет сразу отпали всякие сомнения, если таковые и были. И едва он услышал этот голос, как сразу успокоился, более того, появилось желание дерзить и говорить непристойности.
— Очень рад! — отозвался Пыёлдин. — Признаться, первый раз говорю с президентом.
— Я с тобой тоже, — прогудело из трубки.
— Ха! Значит, нам обоим крепко повезло!
— Не знаю, не знаю, — протянул президент. — Мне тут доложили, что тебе уже недостаточно денег, у тебя другие аппетиты появились…
— Правильно доложили.
— Чего же ты хочешь?
— Амнистию.
— Не понял?
— Да все ты понял! — сорвался Пыёлдин. — Не надо мне мозги пудрить! И дурить меня не надо. Я прекрасно понимаю, что стоит нам взлететь на вертолете, как его собьют над ближайшей поляной в ближайшем лесу. Переловят, перестреляют, некоторых там же на суках и вздернут. Не надо!
— Так, — прогудело из трубки, и на этот раз Пыёлдин явственно уловил холод, по его шкуре пробежал озноб, но он уже не мог остановиться, не имел права сбавлять тон.
— Все участники операции должны быть амнистированы президентским указом.
— Но это невозможно. — Боб-Шмоб, видимо, прикрыв трубку рукой, советовался с кем-то.
— Почему? — спросил Пыёлдин. Он хорошо помнил закон, который открыл ему сокамерник, какой-то профессор, сидевший за безнравственные отношения с юной студенткой. Закон гласил примерно следующее: многословные вопросы проще, потому что в них всегда присутствует ответ. Гораздо труднее отвечать на вопросы простые, примитивные, почти глупые. Невозможно слукавить, когда спрашивают «Где?», когда спрашивают «Когда?», когда спрашивают «С кем?». Поэтому, когда была возможность, Пыёлдин задавал вопросы предельно простые. И не потому, что постоянно помнил об этом законе, просто такой он был, этот Пыёлдин. И спросив у Боба-Шмоба «Почему?», он и сам не заметил, как поставил того в затруднительное положение.
— Амнистия — это, видишь ли… Длительный процесс. Это не одноразовое решение. Опять же, через Думу его надо протащить, а это месяцы… А подготовка общественного мнения…
— Слушай, Боб… Зачем мне все это знать? Может, нужна Дума, может, она вовсе и не нужна… Каждый час я буду сбрасывать вниз по одному человеку. А вы там, внизу, их отлавливайте. Но и это не будет продолжаться слишком долго, завтра я начну сбрасывать уже по пять, по десять человек каждый час. Усек?
— Я должен посоветоваться… Если ты думаешь, что в моей власти все решить самому…
— Советуйся, — великодушно разрешил Пыёлдин, несколько бесцеремонно перебив президента. — Только не слишком долго. А то люди делают свои выводы.
— О чем?
— О дееспособности президента. О том, как печется он о жизни граждан, избирателей… Я слышал, там, у вас, на земле, выборы намечаются, кандидаты на твою должность появились…
— Появились, — с досадой произнес президент. — Путается, понимаешь, под ногами мелочь пузатая… Претенденты! Смех, да и только.
— Ладно, меня нечего убеждать. Ты миллионы убеди. Те самые миллионы, которые скоро к урнам толпами пойдут… А претенденты… Гори они синим пламенем! Претендентом может стать каждый, кому не лень.