Смерть президента
Шрифт:
— Посидим, — ответила красавица и провела взглядом по поникшему Цернцицу, ни за что не зацепившись — не увидела ни затравленных глаз, ни губ, посеревших от горя и любви.
— Пошли с нами, Ванька! — великодушно предложил Пыёлдин. — Помечтаем вместе.
— Пошли, — согласился Цернциц так вымученно, что душа Пыёлдина тут же откликнулась сочувствием.
— Я ведь не мешал тебе, Ванька, — сказал он, не оборачиваясь. — Долго не мешал. Ты вытворял все, что хотел, чего душа твоя желала, чего желали разные части твоего тела… Ведь не мешал?
— Ладно, Каша… Проехали.
— Вот и хорошо.
— Ты в этом уверен? — жестковато спросил Цернциц.
— Да, Ванька. Уверен. Моя шкура здесь, в твоем Доме, тоже с каждым часом становится все чувствительнее. Я тоже начинаю кое-что воспринимать из окружающего пространства. Нам не вернуться на прежние места обитания. И ты это знаешь. Ведь знаешь?
— Да, — кивнул Цернциц с печальным вздохом.
— Идут события, Ванька, идут крутые события.
— Знаю.
Круглая, желтая, морщинистая луна висела в темном небе среди звезд, и было странно видеть ее неподвижной, словно она летела, выпущенная откуда-то, и вдруг остановилась несуразно и жутковато. От луны исходила какая-то притягивающая сила, и, бросив на нее мимолетный взгляд, тут же отвести его в сторону было невозможно. На луну приходилось смотреть чуть ли не вынужденно до тех пор, пока она сама не отпускала. И все трое, Пыёлдин, Цернциц, Анжелика, едва поднявшись на крышу, невольно подняли головы и посмотрели на луну. Маленьким желтым пятнышком она посверкивала в их глазах, вызывая превращения, тревоги и предчувствия.
— Все это уже было однажды, — неожиданно проговорил Цернциц.
— Что — было? — спросил Пыёлдин.
— Была ночь, были мы трое… И вот так же смотрели на круглую луну, она висела прямо у нас над головами. У меня в кармане лежал фальшивый паспорт, у тебя в кармане позвякивала связка отмычек, а у Анжелики, тогда ее звали иначе, у Анжелики в кармашке платья была горсть семечек. Жареные подсолнечные семечки… Пахло холодной пылью проселочной дороги, высохшей картофельной ботвой и этими вот семечками.
— Это было давно, — сказал Пыёлдин.
— Это было вчера, — поправила Анжелика. — И луна что-то сделала с нами, что-то она с нами сотворила. Мы разошлись и больше не виделись. И вот снова собрались… И опять она с нами что-то делает.
— Пусть, — беззаботно сказал Пыёлдин. — Пусть! — повторил он с вызовом и еще шире открыл глаза, чтобы луне проще было проникать в него.
— Я тоже не возражаю, — Анжелика с еще большей пристальностью всмотрелась в желтый завораживающий диск, словно пытаясь впитать в себя колдовской свет, наполниться им и вызвать в себе превращения, которые и были кем-то когда-то задуманы. — Мне нравится превращаться, — сказала она чуть слышно.
— Во что? — спросил Цернциц.
— Во что угодно. Внешне я все равно останусь той же, такой же. А какое чудовище поселится во мне… Кем я стану… Так ли уж это важно? Хоть женой президента.
— У президента есть жена, — ответил Цернциц напряженным голосом,
— Президенты тоже разводятся, — заметил Пыёлдин.
— Только не у нас!
— Разводятся, — повторил Пыёлдин с непонятной настойчивостью, словно речь шла о чем-то важном для него, в чем он не мог уступить.
— Когда в этом возникает надобность, — поддержала его Анжелика. — Или желание.
— Надобности нет, — сказал Пыёлдин. — А желание есть.
— Да, так будет лучше, — закончила Анжелика этот странный разговор. Возникло ощущение, будто не они говорили, будто луна вызвала в них эти чуждые им слова.
Никто не улыбнулся, не попытался продолжить разговор, все было сказано, и все решения приняты. Они лишь мимолетно взглянули друг на друга, взгляды их были встревожены, но тверды. То, что открылось им в эти мгновения, что промелькнуло бледными видениями из будущего, не требовало пояснений. Не то ужаснуло их будущее, не то поразило. Анжелика посмотрела на Пыёлдина, на Цернцица испытующе, будто хотела убедиться в том, что оба выдержат предначертанное.
Едва ли не вся банда Пыёлдина сидела у небольшого костра, рядом с вентиляционной трубой. Пылали доски из оставленных строителями подмостков. Огонь потрескивал, искры взмывали в звездное небо, пахло дымком, настроение у всех было если и не развеселое, то и не подавленное. На подошедшего Пыёлдина взглянули без неприязни. Постояв, тот тоже присел к костру. Рядом пристроился Цернциц, Анжелика прислонилась к теплой, нагретой солнцем стене. Костер создавал ощущение безопасности, будто горел он не в звездной выси, а где-нибудь в степи, у реки, на опушке. Огни пролетающих в отдалении самолетов казались фарами машин, мотоциклов. И нужно было сделать над собой усилие, чтобы поверить — не степь вокруг, не берег реки, а крыша громадного небоскреба, а вокруг простирается бездна, на самом дне которой распластался город.
— А знаешь, Каша, — негромко проговорил Козел, — знаешь, что я тебе скажу…
— Ну? Говори.
— Сколько там мне причитается? Миллион долларов? Так вот, я бы сейчас, не задумываясь, отдал бы его за одну очень простую вещь… За такой же костерок, Каша, только чтобы горел он где-нибудь на островке, на берегу, в лесу. И чтобы я вот в этих же лохмотьях, такой же нищий и пропитой сидел у костра. И пусть бы надо мной были те же звезды и та же луна… Пусть бы голоса доносились откуда-нибудь со стороны, и скрипели бы уключины на лодке, и набегала бы на берег волна от катерка… А я сижу, смотрю, как искры поднимаются и гаснут среди звезд, и ни фига нет никого рядом, сижу и сижу… Представляешь, Каша?
— Очень даже хорошо представляю, Козел. Потому что мне хочется того же. И за те же деньги.
— Да? — удивился Козел. — Интересно… А я как увидел тебя с бабочкой у подбородка… сразу подумал — ушел от нас Каша, покинул на произвол судьбы.
— Ну и дурак, — грустно проговорил Пыёлдин. Взяв щепку, он поправил поленья в костре, и сноп искр рванулся в темное небо. — Ну и дурак, — повторил Пыёлдин. — Стрелять-то меня будут первым… В бабочке я буду или в удавке… Вам набавят по пятерке, по десятке, а стрелять будут меня.