Смерть швейцара
Шрифт:
Не обнаружив на столе ничего, кроме коктейля Меняйленко, она схватила обеими руками стакан и сделала два хороших глотка. При этом Аристарх укоризненно и ревниво на нее посмотрел, а администратор только крякнул: все, что делала эта девушка, было настолько естественно, что не могло возбудить дурного чувства даже у более строгого ревнителя морали, чем он.
— А вы уверены, что эти два деяния совершены одними и теми же людьми? — спросил Меняйленко.
Ольга напустила на себя вид старого и опытного агента сыскной службы.
— Абсолютно. Почерк тот же. Ищут профессионально и попутно все громят. Даже печатную машинку мою
— Да Бог с ней, с машинкой, — сказал Меняйленко, поднимаясь с места. — Я вам, Оленька, новую куплю, лучше прежней. Вы какую хотите? «Хьюлетт»? «Оливетти»? «Вестингауз»? С маленьким дисплеем и встроенным компьютером. Хотите, а? Только ответьте мне, зачем вы лазили в квартиру Ауэрштадта?
Остановившись у комнаты «215», Ольга открыла ключом дверь, после чего пропустила спутников внутрь. Надо сказать, разгром в маленькой комнате произвел на них немалое впечатление. Меняйленко сделал пару шагов в глубь помещения, глубокомысленно пожевал губами, произнес мрачное «м-да», потом отошел к двери и даже не стал ничего трогать — лишь поддел носком сияющего ботинка треснувший футляр от портативной машинки. Собилло не отходил от двери с самого начала. Как человек куда более впечатлительный, чем Меняйленко, он сразу же представил себе, что могло произойти с Ольгой, случись ей оказаться в номере во время этого обыска, и ему сделалось жутко. Характер представших его взгляду разрушений свидетельствовал о том, что здесь потрудились люди умелые и профессионально-жестокие. Для них разрушить в той же манере человеческую жизнь не составило бы труда.
Спокойнее всех к увиденному отнеслась Ольга. То ли она уже свыклась с видом подобных разрушений, то ли женщины вообще быстрее адаптируются к реальности — отчего, кстати, по заверениям статистики, в среднем живут лет на пятнадцать дольше мужчин. Ольга спокойно шагнула в самую гущу погрома и прошла в ванную, где вечером оставила на полу бежевые брюки, коричневый свитер и даже болотного цвета пальто. Все эти вещи были влажными на ощупь, но не это заботило девушку. Вынув из кармана пальто какой-то сверток, она подошла к мужчинам и, подхватив Аристарха за локоток, вышла из номера, даже не закрыв за собой дверь на ключ. За ними последовал взволнованный администратор.
— Видишь, Листик, — сказала в коридоре девушка Аристарху, — весь мой быт порушен. Зато я спасла главное. То, во что должен уверовать Меняйленко — пусть он и Фома Неверующий, каким иногда выглядит.
— Вы ошибаетесь, Оленька, — взволнованно произнес, слегка запыхавшись на ходу, Меняйленко. — Я сейчас уверовал в одно: более доблестной и красивой женщины мне не приходилось до сих пор видеть!
— Ах, оставьте, Александр Тимофеевич, комплименты до лучших времен, — бросила Ольга, — подумаешь, Жанну Д’Арк нашли! У меня есть кое-что, что окончательно пробудит вас к жизни и заставит наконец действовать активно.
Если бы они не находились чуть дальше от номера Собилло, Александр Тимофеевич, наверное, обиделся бы, но поскольку дверь была рядом, администратор сделал вид, что не расслышал последних слов и вошел вслед за Аристархом и Ольгой. Но в номере, как только они присели на диван, администратор взял бразды правления в свои руки и сказал:
— Ну, хватит наводить тень на плетень. Отвечайте мне, зачем вы лазили в квартиру Ауэрштадта?
—
Меняйленко ловко поймал сверток. Он неторопливо распутал бечевку, развернул упаковку.
— Где, где вы это взяли? — нетерпеливо спрашивал администратор. Собилло тоже взирал на Ольгу с удивлением и озабоченностью. Видно было, что ее сувенир основательно потряс представителей дворянства.
— Не догадываетесь, Александр Тимофеевич? — с иронией поинтересовалась Ольга. — А я, помнится, вчера еще вам об этом все утро говорила. Естественно, в квартире у Ауэрштадта. Вы же не верили, что швейцар спер вашу картину, но теперь даже Аристарх убедился в этом.
— Здравствуйте вам, — как-то совсем по-плебейски сказал Аристарх. — Это с какой же стати? Я много об этом думал, но как?
— Ауэрштадт украл полотно, когда картину перенесли из музея в Дворянское собрание, как ты не понимаешь? — завопила Ольга. В это мгновение она наверняка шокировала бы своим криком мать Аристарха. — Другого случая ему бы не представилось. И он об этом, конечно же, знал, являясь старожилом Первозванска! Понимаешь?
— Понимаю, — сказал Собилло. — Но скажи мне тогда, как этот старый хрен Ауэрштадт вынес картину из собрания, когда там было полно народу? И охранников, между прочим, тоже, — урезонил он Ольгу, взглянув на Меняйленко.
— А вот этого я не знаю, — виновато потупилась Ольга и провела пальцами по щеке Аристарха. — Может быть, он кого-то подкупил! Дал охраннику денег — тот и не устоял!
— Это невозможно, — произнес Меняйленко. — Наши охранники — проверенные люди и знают, что в подобных случаях могут расстаться не только со службой, но и...
— С жизнью, — закончила за него Ольга. — Но между тем картина-то все-таки была вынесена. — Она лихорадочно шарила рукой по поверхности стола, и Меняйленко не нашел ничего лучше, как пододвинуть ей свой наполовину пустой длинный стакан с сильно разбавленным джином. — Жизнь дороже денег. Но как вы, Александр Тимофеевич, объясните кражу картины?
— Да, вы показали мне, что это в принципе возможно, — согласился администратор. — Но при нашей системе охраны это все-таки невероятно.
— А я до сих пор не могу понять, как клочок бумаги привел вас к столь далеко идущим выводам, — вставил Собилло. — Или, может, это была не бумага, а бечевка?
Все замолчали, в том числе и Меняйленко. Его в тот момент интересовали соображения совсем иного рода. Тем не менее, он посчитал нужным раз
веять недоумение Аристарха. Передав ему в руки оберточную бумагу и бечевку, он произнес:
— Это как раз доказательство того, что картину вынес именно Ауэрштадт. Как человек старой закалки, он не стал выбрасывать упаковку, а сложил ее и спрятал — как говорится, до лучших времен. Или, наоборот, собирался использовать бумагу и бечевку снова, причем в самое ближайшее время — кто теперь скажет? Другими словами, это — та самая бумага, в которую были упакованы картины, доставленные к нам из краеведческого музея. Как он вынес полотно и зачем оно ему понадобилась — это уже совсем другой вопрос. Но я разберусь в этом.