Смерть сказала: может быть
Шрифт:
Лоб выждал. Зина качала головой. Она судорожно втягивала воздух, у нее был потерянный взгляд наркоманки.
– Своего любовника! – пробормотал Лоб.
Зина повалилась на бок. Банный халатик, соскользнув, приоткрыл голое плечо. Лоб подтянул полу и закурил вторую сигарету. Он был не прочь увидеть, как Зина разражается слезами. На сей раз она заговорит. Он обуздал ее – без крика, заклятий. И тем не менее у него осталось еще желание сделать ей больно. Он еще не свел с ней счеты полностью.
– Своего любовника, – повторил он. – Зина, вам придется в этом признаться. И даже если вы не признаетесь, полиция доищется… Она уже сунула нос в ваше прошлое… Да. Она в курсе… относительно вашего брата… Она расспросит жителей Аспремона. Сколько бы времени на это ни ушло… Она проведет расследование и в Антрево… Какие меры предосторожности ни принимай – а люди видят… Всегда найдется свидетель, который в конечном счете вспомнит, что в такой-то день, в такой-то час, и в самом деле, мужчина и женщина, в таком-то месте…
– Замолчите! – крикнула Зина в сложенные перед лицом ладони.
– Ладно. Я-то замолчу. Но вот Бонатти будет действовать без перчаток. Вопросы, которые я задаю вам по-дружески, он будет задавать вам часами, орать на вас и молотить кулаком по столу. А когда он утомится, его сменит инспектор и скажет: «Итак, у вас есть любовник! Не поговорить ли нам об этом господине… Послушайте!… Сколько лет вы с ним знакомы?.. Где вы с ним встретились? Наверное, во время тура…»
– Хватит! – молила Зина. – Хватит!…
Но Лоб уже завелся. Он страдал сильнее Зины.
– Они пустят в ход все аргументы. Станут утверждать, что этот мужчина – психопат; и вы отказываетесь его выдать по той причине, что признание вас принизит еще больше. Они даже пойдут дальше и скажут, что это по его милости вы пытались… там… в отеле…
– Ну почему вы не дали мне умереть? – простонала Зина.
Лоб придавил глаза ладонями и увидел, как в черном небе засверкали искры.
– Это я схожу с ума, – пробормотал он. – Зина… Он опустился на колени перед диваном и приблизил лицо к лицу девушки.
– Зина, я не знаю, что со мной творится… Я не хотел, клянусь вам… Я пришел, движимый желанием вам помочь… В конечном счете меня не волнует то, что у вас есть любовник… Я ревновал… Бывали минуты, когда… Ладно! Это моя проблема… Но нам надо продумать ваши показания… Вы должны будете все сообщить об этом человеке, понимаете?.. Отмежеваться от него. Иначе я просто не знаю, что вообразит себе Бонатти… Вы меня слушаете?
Зина не шелохнулась, по-прежнему прикрывая лицо ладонями. «Как будто бы я задушил ее», – мелькнуло у Лоба в голове. Вздохнув, он встал и прошел к окну выглянуть на улицу. Может быть, за домом уже начато наблюдение? Вон тот детина, который договаривается с таксистом… Все это совершенно несущественно! Он вернулся к Зине, поискал в карманах носовой платок. И его пальцы наткнулись на коробочку с браслетом.
– А ведь я принес вам подарок.
Зина наклонила голову, и сквозь растрепанные пряди Лоб заметил голубой глаз, который наблюдал за ним.
Не спеша открыв футляр, Лоб пропустил указательный палец через семь колец и поиграл ими. Они весело звякнули. Лоб протянул Зине платок.
Выпрямив Зинину правую руку, он пропустил одно колечко браслета за другим на влажное запястье.
– Перестаньте плакать! И постараемся все обговорить. Но сначала высморкайтесь.
Он помог Зине сесть и осторожно вытер ей лицо, думая о том, как же было бы славно ее умыть, искупать, одеть; она стала бы для него большой куклой; он мог бы касаться ее, как пожелает; мог бы… Он чуть ли не задыхался. Проведя носовым платком по лбу, он учуял ее запах – терпкий и в то же время приторный, запах женщины.
– Зина!
Она оттолкнула его. Что-то закончилось, что-то – редчайшее, неуловимое, ранее никогда им не испытанное. И возможно, наступало одиночество, какого он еще не ведал. Зина откинула волосы назад, приоткрыв выпуклый, упрямый лоб; потом поворотом гибкой руки сбросила браслетные кольца на диван.
– Вы очень милы, господин Лоб… Извините меня… я вела себя глупо… только что…
По мере того как Зина опять становилась сама собой, ему казалось, что он смотрит на себя ее глазами, и с удивлением увидел лепечущего, загнанного в угол старого ребенка с нечистыми желаниями. Зина, плотно запахнув пеньюар, завязала его кушаком. Лоб неловко подобрал с дивана кольца.
– Я не могу, – пробормотала Зина. – Вы такой добрый. А вот я… Но вы оказали мне услугу… придя со мной поговорить… услугу… знали бы вы только какую…
– Я просто в восторге, – сказал Лоб, вновь обретая привычку изъясняться формулами вежливости, в то время как его руки, ноги, тело после многолетней муштры обретали позу победного безразличия.
– Теперь уходите… пожалуйста… меня запросто можно испугаться… И потом, мне надо поразмыслить до встречи с этим полицейским.
Зина протянула руку. Лоб взял ее в свою.
– Кто он? – шепнул Лоб.
– Нет. Вам не понять. Вы никогда не понимали. Теперь уходите.
– Но… я вас увижу… после?
– Уходите, – твердо повторила Зина. И больше за меня не тревожьтесь.
– Тогда пообещайте позвонить мне после встречи с Бонатти… Вот мой номер.
Он нацарапал его на клочке.
– Обещаете?
–Да.
Они подошли к двери. Лоб долго смотрел на Зину.
– Бонатти – мужлан. Он много кричит, но он вас не съест! В конце концов, вам себя укорять не в чем. Вы вне всего этого.
Она как-то двусмысленно улыбнулась, и дверь, медленно прикрываясь, постепенно скрывала ее лицо. Еще секунда – и сквозь тонкую, с волосок, щелку он видел уже только голубой глаз, показавшийся ему полным отчаяния. Потом язычок замка скользнул в свое гнездо. Больше, чем слова, Лоба терзали как бы немые знаки: ключ, поворачивающийся в замочной скважине, поднятое стекло вагона, исчезающая кабина лифта… Его жизнь была полна таких вот крошечных расставаний, лишавших всякой значимости, дней, которые он пытался наполнить содержанием. А чем же заняться ему теперь до вечера?.. Как всегда, перебирать только что сказанные и услышанные слова и до тошноты твердить себе: «Мне следовало… Я должен был…»