Смерть старателя
Шрифт:
Летом он зазвал Таню в свой барак, чтобы показать пожарную машину с выдвижной лестницей и новый букварь. Они увлеченно листали букварь. Толстушка Верка подкралась сзади, вырвала из рук книжку. «А вот не отдам, не отдам, пока Танька не уйдет», – радостно смеялась она, высоко задрав вверх руки, и прыгала, прыгала в дощатом тамбуре. Букварь вдвоем отобрали. Верка ушла. Но вскоре вернулась с лыжной палкой. Толстушка Вера была сильной девочкой, она постоянно ела печенье. Острый металлический конец насквозь прошил Ванину ступню, пригвоздив ее к деревянному полу. Больно стало, когда прибежавший на крик сварщик Игорь Зюзяев, дежуривший во вторую смену, выдернул палку из
Большой северный барак, построенный для заключенных в начале пятидесятых добротно и основательно, разделен перегородками на шестнадцать комнат, где каждой твари по паре, как считает Аркадий Цукан. Он сумел объединить две смежные комнаты, получилась просторная по северным меркам квартира, чему соседи завидовали, но вслух не высказывали и всегда приходили на праздники, зная, что хлебосольная Анна Малявина сготовит что-нибудь необычное, а чаще свое фирменное блюдо – фаршированную кету на большом противне, специально изготовленном Аркадием в мастерских. Договорников-добровольцев в бараке три человека – Анна, которую за малый рост прозвали Малявка, сварщик Игорь Зузяев – худой послевоенный недокормыш с куском булки в кармане, да учительница начальных классов Альбина Григорьевна, приехавшая сюда в поисках мужа. Остальные либо спецпереселенцы, либо бывшие заключенные, вышедшие на свободу в пятидесятых-шестидесятых, но не пожелавшие уехать на материк, где чаще всего их никто не ждал. Или ждал, но чтобы поквитаться за пролитую кровь. Мать Ивана говорила каждой зимой: «Хватит, летом уедем». Многие мечтали поднакопить денег и тут же расстаться с этой «проклятой землей», как говорил отец Кахира Асхаб. Скопив денег на домик в деревне, уезжали, а через год-другой возвращались вновь, чтобы в мать-перемать ругать эти морозы, северный завоз, дураков начальников, потому что себя дураком считать никто не хотел.
– Отец, расскажи, как ты плавал на судне?
– Плавает говно… А я ходил на торговых судах. Чуть старше тебя был, когда меня морячки подобрали во Владивостоке. Подкормили на «Либерти», а потом капитан приказал отвести в школу юнг. Во-о такой мужик был! – Вскидывает вверх большой палец. – В сорок пятом на судно «Двина» взял палубным. Мы на Аляске грузы забирали, в Америке. В сорок восьмом кто-то телегу накатал, меня в Находке в порту повязали. Капитан ходатайство написал. Заступался…
Стук в дверь.
– Открыто.
На пороге замер Асхаб – звероватый крепыш с густой черной бородой.
– Алкаша, дай три рубль до получка.
Анна Малявина берет с этажерки кошелек, вытаскивает деньги, подает.
Асхаб с презрительной миной на лице, не глядя ей в глаза, выхватывает трешницу, молча выходит.
– Странный ингуш. Говорят, он сидел за бандитизм…
– Сидел. Как многие из нас… За брата убитого отомстил, когда они жили в Казахстане на поселении. А уж Райка-то к нему сюда на Золотую Теньку приехала добровольно. Он бы давно уехал с Колымы, но на нем кровь.
Ваня дружит с сыном Асхаба Кахиром. Ингуши живут в дальней угловой комнате. На полу у них войлочная кошма, цветные половички и накидки на самодельных табуретках. Мать Кахира пекла вкусные лепешки и угощала детей, если не было мужа Асхаба. От одного его взгляда хотелось спрятаться под стол. В бараке знали, что он сидел на «строгаче» за бандитизм.
– Да не бойся, – говорит Кахир. – Он не дерется.
Забежал за приятелем.
Кахир стоял в очереди за хлебом, потому что начались перебои, иногда не хватало. Особенно белого. «Чернушки мы понаелись. Ты нам, Томка, больше пшеничного заказывай». – «Да кажный раз заказываю. Не везут черти полосатые», – отбивалась, как могла, продавщица.
– Икорки возьмите, бабы. Выручайте.
В одном углу стояла бочка с тихоокеанской селедкой – ее брали охотно. В другом углу – фанерная бочка с красной икрой и с деревянной лопаточкой посередине, чем изредка накладывали женщины икру в литровые банки, а чаще, особенно летом, хвалились своей, сделанной по-домашнему.
Ваня вспомнил, что мать наказывала купить хлеба. Когда подошла очередь Кахира, попросил для себя две буханки.
– А деньги?
– Потерял, – зачем-то соврал Ваня, хотя продавщица не раз давала в долг.
– Ладно, потом занесешь.
Они весело болтали по дороге к дому, отламывая запашистую корочку у буханки. В центре барака тамбур и большая кухня с дровяной печкой и электроплитками, – здесь собиралась пацанва, если не было взрослых. Вечером, когда на улице стемнело, решили на кухне поиграть со скакалкой, но там сидел на табуретке мужик по кличке Кудым и точил топор. Точил неторопливо и так старательно, словно собирался заниматься этим всю ночь.
– Что топор острый, дядя Кудым?
– Для кого Кудым, а для тебя, сопля зеленая, дядя Савелий. – Он протянул вперед топор. – На-ка, глянь.
Ваня осторожно приложил к лезвию палец, и тут же выступила кровь из пореза. Во взгляде и лице Кудыма что-то испугало. Он убежал и никому не сказал про топор.
Ночью Кудым зарубил остро отточенным топором Асхаба в собственной кровати. Как позже рассказывали в бараке: Кудым давно подозревал жену. В тот день громко заявил, что у него ночное дежурство. Явился в полночь. Осторожно ножом скинул дверной крючок. Дважды прошелся по спине Асхаба, а когда он свалился на пол, то хотел порубить и жену. Женщина оказалась проворной, швырнула под топор подушку, метнулась стрелой в дверь. Половину суток пряталась в сопках босая, в нижнем белье, пока не увезли Кудыма на милицейской машине в Усть-Омчук.
Мать отправила Кахира по бараку исполнять «суру», раздавать людям конфеты и печенье. Как положено по обычаю предков. Зашел он к однокласснице Томке, сунул в руки кулек с конфетами и печеньем. Когда вышел, сквозь плохо прикрытую дверь, услышал громкий голос Томкиной матери: «Добегался поганец ингуш! Так им и надо… И ты, Вовка, смотри у меня, добегаешься».
Кахир подкараулил на крыльце соседку, опрокинул ей под ноги ведро с помоями, делая вид, что запнулся случайно.
– Гаденыш! – заверещала Томкина мать. Ловко ухватила за ухо и влепила затрещину с такой силой, что он свалился с крыльца: – Нарошно облил, стервец. Да?
Собрание рудничного коллектива в клубе. На заднике сцены большой портрет вождя. Под портретом президиум. Докладчик обильный телом и лицом пожилой мужчина, красномордый, бровастый, – директор рудника. Оглядывает зал.
Член президиума отлепляет задницу от стула.
– Будут вопросы к докладчику?
Из первых рядов поднимается Цукан, встает в пол-оборота к залу.
– Товарищ Потапов, скажите, почему у проходчиков зарплату срезали на треть?
– Расценки были завышены. ПТО провел хронометраж рабочего времени, мы упорядочили цены за куб.