Смерть старателя
Шрифт:
– Получается, чем больше работаем, тем меньше получаем! Вы бы, директор, разок в шахту спустились, чтоб понять.
Из зала выкрики:
– Да он в ствол не пролезет… Разъелся, под ним клеть рухнет.
– Хамить, товарищи, не надо. Что вы там прячетесь за спины…
Выходит молодой парень, встает рядом с Цуканом.
– Я не прячусь, я тоже против уравниловки!
– Полюбуйтесь…
Директор обращается к президиуму.
– Развели демагогию. Я не позволю вам мутить народ. Давно лагерной баланды не хлебали, да?! Не нравится – держать не будем.
Усаживается
– Товарищи, еще есть вопросы?..
Цукан после собрания ведет сына по поселку к магазину. Покупает водку, папиросы. Бутылку лимонада отдает сыну. Деревянные ящики из-под вина – импровизированный стол. За столом трое мужчин возраст 40–50 лет. Выпивают.
– Как дела, Динамит?
– Дела у прокурора. У нас зарплату срезали. Только надбавки спасают…
– Возьми, Динамит, в бригаду. Я помощником взрывника в штреке пластался.
– Аркаша, я рад бы. Но нас трое на весь рудник осталось и то сидим без работы…
– А ты, Зюзя, что скажешь?
– Полная задница! Жену сократили из электроцеха. Меня переводят на Транспортный. Чтоб им!..
– А денег-то хоть займешь?
– Что за базар, Аркаша? С собой три рубля… Пойдем, мою Ленку раскулачим.
– Да есть у меня червонец…
Взрывник Трехов по кличке Динамит, протягивает десять рублей.
– Ванька, иди чокнемся. Тост говорить умеешь?
Ваня подходит к мужикам с бутылкой лимонада.
– За нашу победу!
Мужики смеются. Хвалят:
– Правильно, пацан.
Подходит, запыхавшаяся Анна Малявина.
– Я по соседям бегаю. Ванюшку ищу… Они расселись, выпивают.
– Вот тебе десять рублей, Анна. С получки перешлю денег. Ваньку возьму с собой. У моего кореша Маркелова побудет месячишко. У него там две дочки. Не пропадет. Потом о твоем трудоустройстве на Теньке похлопочу…
Вечер. Трое молча идут к бараку. Каждый думает о своем…
Аркадий Цукан, как никогда веселый, перебирает вещи, упаковывает рюкзак, он уверен, что подзаработает денег и тогда они смогут съездить на материк. «Оглядимся. А там видно будет», – говорил он. И это их будоражило, согревало так, словно южное солнце пробилось в комнату сквозь ситцевые занавески.
В июле Цукан вернулся в поселок поздним вечером, прокопченный, в рваной спецовке, с недельной щетиной на лице.
– Заболел? – ахнула Анна Малявина, помогая снять походный рюкзак.
– Нет, председатель придурок. Моторист – пьяница. Шурфовку не провели. Участок дерьмовый. Съем пятьдесят грамм за две смены. За один харч я горбатиться не согласен.
– А меня из электроцеха уволили, сокращение штатов. Грозятся наш рудник закрыть.
О закрытии рудника разговоры шли давно. Упала добыча золота. Аркадий двое суток таскал за собой сына по знакомым, выпивал, но умеренно. Вел с приятелями долгие разговоры. Понял, что не возьмут никуда даже разнорабочим. Когда заначка кончилась в ноль, то занял у соседей десять рублей и засобирался в дорогу.
– Вот тебе пять рублей, Анна. С получки перешлю. Ваньку возьму с собой. У Маркеловых побудет месячишко. У него там две дочки. Не пропадет. Потом о твоем
Цукана приняли водителем. Уважая водительский стаж и рекомендацию заведующего техскладом Маркелова, завгар определил Цукана на голубой ЗИЛ-130. Первую неделю Цукан крутился на коротком плече между поселками. В июле выпала поездка в Мяунджу. Ванюшка, как узнал, тут же прицепился со своим: возьми меня, я буду тебе помогать. Цукан критически оглядел своего худосочного сына, хлопотно с малым в дальней дороге. Преодолевая извечное бабское, вдруг случится что-то! – сказал, подавая рубль: «Хорошо. Беги в магазин. Мне пачку чаю, себе печенье купишь. И чтоб в девять в постели, как штык».
Выехали ранним утром. Ваня щебетал без умолку, словно скворец, его радовало всё: грунтовая дорога с клубами пыли, поселок Кулу, где они пообедали в столовой, длинный мост через широченную Колыму, серпантины Гаврюшина перевала, где приходилось отстаиваться в «карманах», пропуская встречные, идущие на подъем. Здесь по рассказам отца побилось немало водителей. Он показал вниз на остов одной из машин: «Тут десяток таких».
У родника попили воды, вскипятили чай на костре – снова радость, как и полосатый бурундучок, прикормленный на этой шоферской стоянке.
У поворота на Хениканджу встали на обочине. Цукан угрюмо смотрел на крыши домов, на разросшийся в этой узкой долине многоэтажный поселок.
– Ты бывал здесь?
– Два года баланду хлебал.
Донесся звон «била» – промороженного двутавра, которым поднимали утреннюю лагерную смену. Может быть, просто уронили трубу. Цукан сплюнул на пыльную обочину, словно открещиваясь от наваждения. Тяжко вздохнул, но ничего не сказал, понимая, что не передать, не выплеснуть ту желчь, которая растекалась внутри, если вспоминал начальника Берлага в Хеникандже капитана Зубко, самого лютого из лагерных начальников.
Переночевали в Сусумане. С утра припустил дождь, прогулку по городу и обещанную карусель в парке пришлось отменить. В кузове стоял трансформатор, нарушивший центровку машины, как пояснил отец, из-за чего пришлось ехать медленно. После затяжного перевала остановились, вышел из строя генератор. Цукан долго возился, матеря по-всякому современный автопром, пытался разобраться с причиной, но ничего сделать не смог. Он открыл в кабине верхний лючок, показал Ване, как нужно двигать вправо-влево привод щеток стеклоочистителя, которые без генератора не работали, как и фары.
Поначалу это приобщение к водительскому процессу окрылило. Ваня старательно двигал туда-сюда металлический шток, но через пару часов руки устали, на пальцах вздулись волдыри. Двигал то левой, то правой, а пальцы все одно горели невыносимо. Когда стекло заволакивало дождевой мутью, Цукан приостанавливался, смотрел укоризненно, и Ваня вновь принимался елозить щетками по стеклу.
Ехать без света нельзя. Заночевали в кабине под неустанный шум дождя. Едва рассвело, Цукан кривым стартером завел машину. Пока прогревался двигатель, располосовал тряпку, обмотал Ванины волдыри на руках: «Терпи, казак. Не стоять же нам сутки под дождем».