Смерть старателя
Шрифт:
Днем в поселке всем стало известно, даже пацанам, что Перчило долго отстреливался и молодому сварщику Игорю Зузяеву четыре дробины попали в плечо. Он вернулся в барак настоящим героем и потом несколько раз рассказывал, как они долго лежали в стланике, стреляли наугад. Ждали, когда Перчило израсходует патроны… «Замерзли напрочь. Вот я и решил обойти
В тот год случилась морозная метельная зима, и Ваня заболел. В школу не ходил почти месяц. Когда поиссяк холод, снежные заносы пробили, прочистили, загрохотала вновь фабричная камнедробилка. Между домами надувы выше человеческого роста. Вдоль дороги пласты наста и огромные снежные глыбы, можно крепость построить. Да в школу нельзя опоздать. В раздевалке толкотня, шум, а Ване и это приятно. В классе все вытаращились, крик подняли. Сашка Шуляков руку протягивает, о недавней потасовке и не поминает. Учительница классная, та самая, что линейкой метровой по лбу била, едва поздоровавшись:
– Ну, наконец-то Малявин пожаловал.
Потом за дополнительные ответы пятерку поставила. Похвалила.
На большой перемене Ваню привлекла возня в конце коридора. Подошел, глянул, что такое? Все кому не лень колотят белобрысого пацаненка и кричат: «Эсэсовец! Фашист!..»
Пацанчик этот малорослый с чубчиком в скобочку, видно, хотел в туалет проскочить, но его настигли, зажали в угол. А он пощады не просил, не плакал, лишь прижимался к стене, прикрывая голову руками. Даже жалостливые девчонки Катька Мухина и Танька Фрош, одноклассницы Вани Малявина, не заступились, не подняли визг, как делали это обычно.
Ваня растолкал школяров.
– Чего напали на одного! Хватит вам… Пошли со мной, проведу, – тронул Белобрысого за локоть. Но пацанчик смотрел так же затравленно, злобно и гнул голову, ожидая
Тут подскочил Вовка Сычев – давний приятель и враг одновременно, зашипел громко в самое ухо:
– Офигел, что ль, Малява! Это сын эсэсовца, который Забедню убил.
– Врешь, Сыч!
– Дурак! Про него в «Магаданской правде» написано. Понял?
– Правильно Сычев говорит. Я тоже в газете читала, – сказала Танька Фрош радостно. Радостно, потому что подумала: «Вечно этот Малявин воображает».
Малявину стало стыдно. Раз в газете написано, какой может быть спор? Тут врезать бы по уху сыну эсэсовца. И врезал бы… Если бы не смотрел Белобрысый так загнанно из-под руки. Зато Сычев постарался, влепил ему оплеуху. Следом пацанчик в школьной форме, купленной на вырост, с подвернутыми рукавами пнул Белобрысого сбоку ногой и тут же отскочил в сторону.
– Эсэсовец! Эсэсовец! – кричали вразнобой школяры, сгрудившись в тесном коридорчике.
На руднике Колово жил народ разноплеменной, крученый-верченый, но убийства случались реже, чем в городках и поселках на материке. Чаще гибли на охоте, в шахтах, на промывке золота. А чтобы убийство, да такое откровенное!.. Это в поселке всех удивило куда больше, чем известие о том, что Перчило служил в немецкой бригаде «Мертвая голова». Лишь Игорь Зюзяев воспринял это излишне болезненно, приставал к одному, другому со своим: «Нет, ты подумай, каково! Эсэсовцу руку жали, куском делились. Против нас воевал. Фашист настоящий. Да вы подумайте!..» Мужики отмахивались, отходили в сторону, потому что интуитивно угадали то, что произносить вслух нельзя.
Только Анну Малявину, словно черт за язык дернул. Возьми да скажи:
– Летом сорокового, когда я за скотом племенным ездила под Винницу, так нас местные звали фашистами. Советскими фашистами.
– Как вы можете, Анна Григорьевна! – вскинулся Игорь Зюзяев, старательный сварщик, комсомолец, спортсмен.
Конец ознакомительного фрагмента.