Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
Сталин — это псевдоним, который он сам в молодые годы себе и придумал. В те времена любили псевдонимы, через которые просвечивал жутковато-непреклонный смысл. Каменев — это тоже псевдоним товарища Розенфельда Льва Борисовича. Сталь, конечно, камень не точит, но его, камень, точит время. А как молодой Скрябин стал Молотовым!
Вожди, его товарищи, все время крутят губой и постоянно подчеркивают, что он, Сталин, дескать, не теоретик, революционер второго сорта, всего лишь организатор и партаппаратчик. Они кичатся тем, как рано, раньше Сталина, получили широкую известность в революционной среде. Но это дело обычное: еврейские юноши обладают быстрым, скоро зреющим и гибким умом. Троцкий, например, который сам стал большевиком лишь в семнадцатом году, все время, постоянно высчитывал, чтобы хоть как-то унизить его, Сталина, кто за кем и когда, в каком году стал членом ЦК, кого за кем записали в протоколе: Сталина за Каменевым или Зиновьевым или Ленина за Плехановым? Иногда недобросовестные секретари в этих списках Сталина пропускали. Ну а кто придавал этому в те времена особое значение? Троцкий ищет место для собственного бессмертия и желает растолкать всех
Кто медленно начинает, тот не обязательно последним приходит к цели. Сталин в партии тоже не мальчик, просто он работал на Кавказе в других условиях. Ненависть к угнетателям и стремление разрушить этот несправедливый мир у него возникли не позже, чем у этих кичливых кудрявоголовых барчат. Он никогда не забудет тех оскорбительных дней юности. Пусть все по привычке любят свои юные годы, он их ненавидит, это были годы унижений. Разве он забудет когда-нибудь, как ходил зимой в школу в войлочной шапке и с красной ситцевой сумкой для книг и тетрадей через плечо. Это было Горийское духовное училище, куда мать, прачка Кеке, с большим трудом его устроила. Обстирывала учителей и школу. Боже мой, как он всю жизнь любил свою худенькую, неграмотную мать… Преподавали в училище по-русски. Он, Сталин, знал, чем отличался от своих товарищей: у него была прекрасная память, так быстро и цепко не запоминал в школе никто, и еще он понимал, что все его будущее так или иначе будет связано с Россией и русским языком. Он уже тогда старался любить Россию.
Сейчас они все, эти вожди и так называемые его товарищи, считают себя учениками Ленина. Но кто почти вслепую, не будучи с Лениным знаком, так самоотверженно и горячо отстаивал его позицию и позицию ленинской «Искры»? Ах, вы этого не заметили, потому что он, Сталин, писал на грубом грузинском языке, и не на берегу Сены, Темзы или озера Камо. Сталин пока не будет вам об этом напоминать, жизнь длинная, и это в свое время и в своем месте вспомнится само собой. Когда-нибудь — он, Сталин, не очень нетерпелив — он тоже, как его тщеславные товарищи-писатели, начнет выпускать свое собрание сочинений, и там посмотрим, сколько этого «неизвестного» гордым товарищам «грузинского текста» окажется перед первой его «съездовской речью» в апреле 1906 года в Стокгольме. Совсем немало он написал, прежде чем вы, рано вызревшие вожди, его впервые услышали.
Боже мой, как наивен и даже отчасти смешон его первый текст, который он напечатал в газете «Брдзола» («Борьба»). Написанный недавним семинаристом, текст был без подписи, потому что шел как редакционный. Текст 1901 года — ему 22 года. Итак, редакция считала:
«Уверенные в том, что для сознательных читателей-грузин свободное периодическое издание является насущным вопросом; уверенные, что сегодня этот вопрос должен быть разрешен и дальнейшее промедление нанесет только ущерб нашему общему делу; уверенные, что каждый сознательный читатель с удовлетворением встретит такого рода издание и с своей стороны окажет ему всяческую помощь, — мы, одна группа грузинских революционных социал-демократов, идем навстречу этой потребности, стремясь, по мере наших сил, удовлетворить желание читателей. Мы выпускаем первый номер первой грузинской свободной газеты «Брдзола».
Конечно, ему некогда было «создавать» себе имя. Он был в самой гуще партийной работы среди отсталого и косного населения на темной окраине империи. Тяжелый рутинный труд, который поддерживался только чувством справедливости, бившимся в молодой груди. Он тогда еще писал стихи и сейчас с некоторым удовлетворением может сказать: кое-что было опубликовано в легальной прессе, а одно стихотворение даже напечатано в антологии.
Раскрылся розовый бутон,
Прильнул к фиалке голубой,
И, легким ветром пробужден,
Склонился ландыш над травой.
Пел жаворонок в синеве,
Взлетая выше облаков,
И сладкозвучный соловей
Пел детям песню из кустов:
«Цвети, о Грузия моя!
Пусть мир царит в родном краю!
А вы учебою, друзья,
Прославьте Родину свою!»
Ему даже пророчили поэтическое будущее. Но поэт не состоялся, его место занял партийный поденщик. А сначала не состоялся, как ни мечтала об этом его мать, прачка Кеке, православный священник. Кем мог бы стать ее сын, сын прачки? За царем шел губернатор, а за губернатором православный священник. Как царю, ему все целовали руку. «В 11 часов мною, — это запись марта 1897 года в кондуитном журнале Тифлисской духовной семинарии, — отобрана у Джугашвили Иосифа книга «Литературное развитие народных рас», автор Летурно, взятая им из «Дешевой библиотеки»; в книге оказался и абонементный листок. Читал названную книгу Джугашвили на церковной лестнице. В чтении книг из «Дешевой библиотеки» названный ученик замечается уже 13-й раз». Ни читать неизвестные книги, ни состоять читателями библиотеки семинаристам не разрешалось. Боже мой, как, уже с юности, он любил русскую литературу! Нет, любую литературу. Какой невероятный мир она представляла! Даже его молодая партийная, политическая кличка Коба была из литературы — так звали героя повести А. Казбеги.
Но Коба тех тифлисских лет писал нужные партии статьи. У него не было времени самовыражаться и продвигать вперед теорию. Он прекрасно помнит статьи, которые он создавал и без подписи и, кстати, с огромным трудом. Слова не лились из него, как из краснобая Троцкого. Может быть, поэтому он и помнит их? Или уже внутренне готовит свое собрание сочинений? Все будет, когда придет время, а пока он еще раз листает свою память. Прошлое созидает будущее, ни одна работа, сделанная в юности, не пропадает. «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи», «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?», «Письмо из Кутаиса», «Класс пролетариев и партия пролетариев. (По поводу первого пункта устава партии)», «Рабочие Кавказа, пора отомстить!», «Да здравствует международное братство!», «К гражданам. Да здравствует красное знамя!», «Коротко о партийных разногласиях», «Вооруженное восстание и наша тактика», «Временное революционное правительство и социал-демократия», «Ответ социал-демократу», «Реакция усиливается», «Буржуазия ставит ловушку», «Граждане», «Ко всем рабочим», «Тифлис 20-го ноября 1905 г.», «Две схватки. (По поводу 9 января)», «Государственная дума и тактика социал-демократии», «Аграрный вопрос»… Слабые вехи его повседневной революционной работы в тех местах, где он родился и жил. Это то, что он написал наряду со своей революционной работой организатора и пропагандиста до того, как на Стокгольмском IV съезде партии он произнес свою первую речь. Тогда, собственно, и могли впервые удосужиться его разглядеть будущие вожди-соратники Зиновьевы и Каменевы.
В кулуарах съезда эти умники косились на него. Этот Коба, спустившийся с, гор крестьянин, изображающий из себя революционера и теоретика, мелет совершенно немарксистскую чепуху, как будто и чепуха не бывает расчетливой. Это действительно сказал в Стокгольме он, Сталин: «Крестьяне требуют раздела, а так как мы заключаем временный революционный союз с борющимся крестьянством, значит мы должны поддерживать полную конфискацию и раздел». Мягко говоря, не очень точно. Он, Сталин, не святой и он, значит, мог попутать, говоря в этой своей первой речи о пересмотре аграрной программы партии, что «если освобождение пролетариата может быть делом самого пролетариата, то и освобождение крестьян может быть делом самих крестьян». Да, запутался, да, не по-ленински. И во второй своей речи на этом съезде по текущему моменту тоже немножко навалял, утверждая в апреле 1906 года, что «мы накануне нового взрыва и что революция на подъеме». Но эти-то как раз ошибки Ленин видел лучше всех и лучше всех выправлял. Если бы он уже не приметил Сталина, он бы и здесь начал дискуссию. Уже приметил, и недаром Крупская еще в 1905 году просила передать им за границу его, сталинскую, брошюру «Коротко о партийных разногласиях». Ленин обращал внимание на другое. Они оба всегда одинаково понимали евангельский принцип: «Кто не с нами — тот против нас». Поэтому он, Сталин, полагает, что на IV съезде Ленин как следует расслышал своего молодого товарища и ученика. Сталин определился с первых же слов своего выступления, которым до сих пор гордится: «Тов. Плеханов очень много говорил об «анархических замашках» тов. Ленина, о пагубности «ленинизма» и т. д. и т. п., но об аграрном вопросе, в сущности сказал нам очень мало. Между тем он представлен одним из докладчиков по аграрному вопросу… И мы могли бы сказать кое-что о кадетских замашках тов. Плеханова…». Особенно определенно кадетские замашки проявились позднее, через десятилетие.
Ленин разглядел Сталина раньше. Дело даже не в той фразе, когда Ленин писал, имея в виду его, Сталина, из Лондона Горькому: «у нас появился чудесный грузин», а потом долго не мог вспомнить фамилию этого грузина. Ленин почувствовал в нем верного человека. Человека, который способен, как и он сам, перешагнуть через лицемерный демократизм и делать то, что нужно. У них, у обоих, цель была одна: свернуть шею так мешающему жить России царизму. Как быстро он, молодой Сталин, освободился от угара грузинского национализма. Местнический национализм в России — это тупик. Его недаром в училище в Гори и в семинарии в Тифлисе учили русскому языку, потому что преподавание все шло на русском. А потом его учили этому языку русские рабочие, ссыльные, сибирские крестьяне. В Сольвычегодске, в ссылке, его учила русскому языку молодая вдова Марфа Кузакова, мать одного из его сыновей. Россия вставала перед ним через язык и через русский национальный характер. И Ленин тоже приобщал его к России. Он, Сталин, сегодня отчетливо сознает, что все статьи будущего первого тома его сочинений — это или перепевы ленинских мыслей, или защита ленинских идей, или развитие ленинских указаний в «Искре». Сталин — самый внимательный и вдумчивый читатель «Искры», ленинский стиль и манера думать на бумаге ему были очень близки, соответствовали его собственному настрою и пониманию времени и пути России. И разве это при первой же личной встрече Ленин не почувствовал? Это было невозможно не почувствовать. А может быть, они оба просто очень любили Россию? И теперь он, Сталин, не отдаст ни эту Россию, ни ленинское дело. Он знает лучше всех, что надо делать, чтобы приумножалось это государство и жить становилось радостнее и веселей. И никто ему не помешает, тихо и постепенно он вырвет власть у своих товарищей властолюбцев. Он сначала справится с Троцким, а потом разделается с этой нежной парочкой — Зиновьевым и Каменевым.
Но Троцкий — это и застарелое соперничество, и вызревшая ненависть.
Любой политический деятель для объективной оценки событий привлекает свидетельства и документы оппонентов. Большевиков, победивших на II съезде, не всегда в партии было фактически больше, иногда и меньшевики играли весьма существенную роль в жизни общества. Тем не менее есть яркие доказательства большевистской последовательности и влияния их на массы. Лучше всего знала большевиков русская полиция. Часто она знала партию изнутри, потому что за партией не только наблюдали, в партию порой были внедрены весьма высокопоставленные по партийной иерархии провокаторы. Ну, например, Малиновский.