Смерть транзитного пассажира
Шрифт:
Жевен посмотрел на Бурова и, виновато улыбнувшись, сказал:
— Псу живому лучше, нежели мертвому льву.
Буров промолчал.
Стюардесса вышла из кабины пилотов и, помедлив несколько секунд, чтобы улегся шум, сказала:
— Мы сели в Ленинграде. Из-за плохой погоды придется ждать здесь до вечера… Погода вы сами видите какая… — мило улыбнувшись, она кивнула белокурой головой на иллюминатор. — А в Москве еще хуже. Вы можете выйти из самолета, подышать воздухом.
Косые струи дождя зло хлестали в окна аэровокзала. Буров с удовлетворением, даже со злорадством отметил, что аэровокзал какой-то старомодный, темноватый и совсем маленький. Он невольно сравнил его с гигантскими постройками в Брюсселе, откуда вылетел три часа назад. «А Орли, Бурже… Все отстает она, матушка-Россия, как ни старается…» Буров прошелся по небольшому залу. У буфета, заставленного бутылками и яркими коробками конфет толпился народ. Буров поинтересовался, берут ли франки. Франки принимали. Он выпил кофе с коньяком. Кофе был вполне приличным, а коньяк просто превосходным.
— Армянский? — спросил он у буфетчицы.
— Коньяк молдавский, мсье, — ответила та по-французски и почему-то покраснела. Буфетчица была совсем молодая, чернявая, с большим красным бантом на затылке.
Буров неприязненно подумал: «И банты-то красные заставляют носить…»
Он подошел к окну и стал смотреть, как ветер кидает пригоршни дождя прямо в окна, как треплет потемневший флаг у выхода на летное поле.
«Как странно, — подумал Буров, — вот я и в России, а ничего не переменилось во мне, я не припал грудью к земле при выходе из самолета, не кинулся обнимать первых встречных земляков… И волнует меня сейчас только одно — успею ли я к самолету в Токио. Двадцать пять лет — это целая вечность, четверть века! За это время можно не только отвыкнуть, но и забыть навсегда… Пройдет несколько часов, и я преспокойно улечу в Москву. Несколько часов там… Но что мне Москва? Пустой звук. Я никогда в ней не был. А в Париже-я знаю каждую улочку, каждый садик. С ним связаны самые яркие воспоминания. Моя жизнь. Двадцать пять лет».
Жевен остановился рядом. С понимающей улыбкой посмотрел на Бурова. «Идиот, — подумал Буров, — решил небось, что воспоминания меня одолели…»
— Наблюдаете родину? — спросил Жевен.
— Много тут понаблюдаешь! — Буров кивнул на окно. — Такой дождь может лить и в Париже. Там только побольше комфорта для того, чтобы его переждать.
— Пилоты говорят, что вылетим не раньше восьми вечера, — сообщил Жевен. — Меня успокаивает только то, что в Москве погода еще хуже. Русский «ТУ» никуда от нас не уйдет. Кстати, через полчаса обед. Русский обед, мсье Буроф!
Дождь стал стихать. Из серой пелены один за другим начали проступать силуэты самолетов. Они были разных марок. Но больше всего «ИЛов», «ТУ»… Вот и «Каравелла». Стройные, вымытые дождем самолеты прижались к бетону аэродрома, готовые взмыть в небеса.
Потом стали видны дальние ангары, дома городской окраины, и вдруг Буров увидел большой холм, укутанный невысоким лесом, и купола обсерватории на нем. «Пулково, — узнал Буров. — Пулковские высоты». И еще: он не увидел, а скорее представил, почувствовал, как взлетает на холм ровная, словно стрела, дорога, делает зигзаг, огибая здания обсерватории, и мчится дальше на юг, через необозримые поля, перелески, рассекая деревушки со странными названиями, вроде Дони, на Гатчину, на Лугу, к неприметной осиновой рощице на краю огромной мшары. И здесь, в сторону от гудящего под колесами грузовиков асфальта, отлетает мягкий, весь в колдобинах и лужах проселок, ведущий в тихую деревушку Лужки. Буров смотрел на Пулково и думал о том, сколько раз приходилось ему ездить мимо этих зданий. И в дождь, и в ясную погоду, когда с холма открывался перед тобой весь Ленинград как на ладони.
Безотчетное желание выйти на шоссе и сесть в автобус, идущий в сторону Лужков, вдруг овладело Буровым. Просто так — выйти и сесть. И ехать спокойно, ни о чем не думая. Смотреть по сторонам, запоминать, сравнивать… и оставаться равнодушным.
«Времени у меня много. Выйду — и в автобус. Надо только выйти. А там… — Буров усмехнулся. — Сошлюсь на особые обстоятельства в случае чего. Вот и дождь так кстати перестал».
Он спустился на первый этаж и уверенно пошел прямо к проходу в небольшом барьерчике, около которого сидел дежурный с красной повязкой.
— Товарищ, вы куда? — спросил он Бурова, поднявшись со стула.
— Да я здесь, папаша, — улыбнулся Буров, — газетки, конфетки…
— Газетки-конфетки, — проворчал дежурный, — в следующий раз не выпущу. Обязательно лезут туда, где иностранцы. Как будто здесь медом намазано…
На улице было сыро. Ветер утих, и все окрестности мгновенно затянуло туманом. Снова пропали башни Пулкова, самолеты. Машины двигались медленно, с зажженными фарами. Буров быстро прошел метров шестьсот от аэропорта до шоссе. Ему вспомнилось, что где-то здесь рядом, у поворота, была раньше остановка автобуса на Лужки. Какой-то автобус и впрямь стал притормаживать. Буров побежал легкой рысцой и успел— последний пассажир заталкивал в автобус чемодан. Уже взявшись за поручни, Буров разглядел слово «Лужки» на маршрутной доске. Он прыгнул на ступеньку, двери со скрежетом захлопнулись, и автобус тронулся. И только тогда Буров сообразил, что у него нет ни копейки советских денег… Растерявшись, он хотел было застучать в дверь, чтобы автобус остановился, но перед ним уже стояла кондуктор.
— Билетик, гражданин, — требовательно сказала она. — Куда мы едем? — Голос у нее был крикливый, неприятный.
— Вы знаете, я совсем забыл деньги, — сухо сказал Буров, раздражаясь и досадуя, что попал в такое глупое положение. — Я прошу вас, остановите автобус.
Кондуктор на мгновение опешила.
— Деньги забыл? А я должна тебе автобус останавливать? Как бы не так! — Голос у нее стал сварливый. Пассажиры с сочувствием смотрели на Бурова. — А не хочешь ли, папаша, проехаться со мной до милиции?
Выручил Бурова мужчина, сидевший на заднем диване.
— Ты что кричишь? — негромко, но твердо сказал он кондуктору. — Эко дело, забыл человек деньги. Мало ли, расстроился… Может, несчастье какое… А ты сразу в крик! Что он, в лесу, что ли? И помочь некому? — и кивнул Бурову — Тебе куда?
— Да я, право, не знаю, мне лучше выйти…
— Право, лево, — усмехнулся мужчина. — Ехать тебе, спрашиваю, куда?
— До Лужков, — ответил Буров и тут же пожалел. «Надо было бы совсем оставить эту дурацкую затею с поездкой, — подумал он, — выйти сейчас же и вернуться в аэропорт… А то ехать ведь и назад придется…»
— Ну вот, — сказал мужчина, подавая мелочь кондуктору. Тебе в Лужки, а мне в Займище. Попутчики вроде…
Автобус поднимался в гору. Буров прильнул к окну, стараясь разглядеть обсерваторию, но туман снова был плотный. Мелькнули только красивые жилые дома рядом с дорогой, высеченный из гранита памятник, потом танки на постаментах. Справа Буров разглядел какие-то гигантские металлические конструкции. Они начинались за оградой почти у самой дороги и пропадали в тумане.
— Радиотелескоп, — сказал, обернувшись к Бурову, попутчик. — Такую громаду отгрохали… Говорят, сигналы с Марса слушают.
— Так неловко получилось, — сказал Буров, — впопыхах вскочил в автобус и плащ забыл, а деньги все в нем… Спасибо вам.
— Эка беда, — усмехнулся мужчина. — Разве это деньги? И говорить не стоит.
— Избаловались люди… Копейку ни во что не ставят, — проворчала сидящая сзади старуха.
— А что твоя копейка?.. — вступил в разговор еще один пассажир. — На базар с ней не пойдешь. А чтобы беречь ее, копейку, — так этого нынче нет. Нету у людей теперь жадности к деньгам. И на крестьянина посмотришь — надрываться за деньгу не будет. Червонцем больше, червонцем меньше…