Смерть умеет улыбаться
Шрифт:
– Невозможно.
Вот нахал! А меня, значит, можно?
– Ты не расслышал, что тебе сказали, или перепутал.
– Я все расслышал правильно, - с нажимом произнес Андрей.
Какого лысого он меня отчитывает? Даже если его избил молокосос, в чем лично я сомневаюсь - когда бы мальчик успел вникнуть в нюансы внутрисоседских отношений? Ладно, допустим, мальчик оказался на редкость сообразительным, но при чем тут я? Нашел крайнюю. Но я тоже хороша. Хватит оправдываться, не школьница.
– Допустим, ты расслышал правильно. Допустим, на тебя напали наши с
Гретой поклонники. Но я предложила вызвать милицию, я не просто предложила, я настаивала, а ты отказался. Ответь, почему?
Он устало прикрыл глаза и заиграл желваками. Обиделся. Интересно было бы знать: на что.
– У меня болит голова. Пойду домой, - он сделал слабую попытку встать с кресла, явно рассчитанную на то, что его остановят. И я, забыв, с кем имею дело, клюнула:
– Нет!
– жестом преградила ему путь, - Во-первых, Нюся специально для тебя жарит непредусмотренную в меню печенку, так что имей совесть.
Во-вторых, ты не ответил на мой вопрос. Я все еще жду.
– Неужели не понятно? Я подумал, что вам и так, без меня, несладко, и не захотел осложнять ситуацию.
– Из благородных побуждений, значит?
– я недобро усмехнулась. Вот на что он обиделся - на то, что никто не заметил и не оценил его благородства и жертвенности.
– Ты не веришь мне?
– вкрадчивым тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался он.
Хороший вопрос - простой и понятный. Но к нему прилагается паршивый ответ: конечно, не верю. В последнее время я никому не верю, и он не исключение. Больше того, я сама не исключение. Вот это действительно обидно.
Меня выручила Нюся, которая вовремя внесла поднос с лапшой, овощным салатом, жареной печенкой, оладьями и компотом. Увидев еду, Андрей позабыл, о чем спрашивал. Я вышла, чтобы своим присутствием не портить ему аппетит и не напоминать о хороших вопросах, а когда вернулась, чтобы забрать тарелки, его уже и след простыл. На диване лежала записка: "Ушел зализывать раны.
Душевные" .
Однако я собиралась отдать долг за поминки. Чужие деньги жгли руки, и мне хотелось избавиться от них поскорее. А раз хотелось - вынь да положь.
Такая у меня особенность характера. Я быстро приняла холодный душ, поцеловала Сем Семыча. Он, паршивец, даже не проснулся. Надела простенький сарафанчик из голубого ситца, причесалась и вышла.
Идти через темный сад не рискнула: вдруг там прячутся вчерашние хулиганы? Пошла по улице вдоль длинного забора. Открыла свежеокрашенную калитку и ступила во двор.
Недавно отремонтированный дом сиял большими чистыми окнами, пах свежей стружкой и краской.
Рядом с домом лежали кучи жирной земли и бордюрный камень. Между кучами торчали колышки, указывая расположение будущих клумб и небольших грядок.
Я обошла завалы и поднялась на крыльцо. Не найдя звонка, постучалась.
– Войдите, - раздалось изнутри.
Я вошла.
– Идите прямо, потом налево, - направил меня голос.
Я пошла прямо, мимо стеллажей с книгами, а потом повернула налево и уткнулась в дверь.
– Андрей, ты здесь? Я на минутку. Можно?
– Проходи. Я не успел распаковать вещи, так что не обращай внимание на беспорядок.
Беспорядок? Вселенский хаос - ничто по сравнению с тем, что предстало моему взору, избалованному Нюсиной аккуратностью и дядиным педантизмом. В центре огромной комнаты со стенами, облицованными светлыми деревянными панелями, возвышался Монблан из распечатанных коробок, чемоданов, разнокалиберных сумок, свернутых в рулоны ковров, посуды и чехлов с одеждой. На бежевом кресле, еще обтянутом целлофаном, в близком соседстве с теркой для овощей лежали носки, надеюсь, что чистые. На полу безобразно раскорячилась люстра-модерн. Кровать заменял новый полосатый тюфяк, на котором приютился бледный, осунувшийся Андрей.
– Что, болит?
– я подошла к нему и участливо склонилась над больным, за что тотчас поплатилась.
– Положи руку на лоб... Да не на свой, тетеря... Вот так, хорошо...
Нет-нет, не убирай, мне опять плохо.
Я так скажу: в первую очередь нашу сестру губит жалость. Простое, кажется, чувство, а сколько от него хлопот. Чуть зазевалась, подруга, и участь твоя решена. В его пользу. Навеки и обжалованию не подлежит...
Как там? Она его за муки полюбила, а он - что сделал он?
– грубо воспользовался ее минутной слабостью, сел на хрупкую шею и ножки свесил. Да еще и пришпоривает. А попробуй согнать с насиженного места - такой вой поднимет, что черти содрогнутся. Припомнит все тяжкие, начиная с первородного греха и заканчивая невымытой с вечера посудой. Это он сейчас, пока холостой, нетребователен и безропотно уживается с Монбланом, а потом - что ты!
– сживет со света за лишнюю песчинку на грядке.
Кстати о первородном грехе. Бедная Ева. Вот кому действительно досталось по полной программе...
Мужчины так ловко свалили на нее ответственность за изгнание, что от несправедливости сводит скулы. А несчастная, пребывая в ветхозаветном покое, не имеет ни малейшей возможности достойно ответить зарвавшимся клеветникам. Можно подумать, она изнасиловала этого Адама. Можно подумать, он сам не хотел. Блин, что за мужик?.. Если бы я была медиумом, как Ванда, то вызвала бы дух Евы и расспросила его - или ее?
– как все было на самом деле. Уверена, что услышала бы много нового, проливающего свет на бедного-несчастного-наивного-совращенного-обманутого-изгнанного по вине несносной женщины (если есть желание, можно продолжить) Адама, начиная с которого малодушие, безответственность и беспринципность стали возводиться мужчинами в сугубо мужское достоинство. Вот. Красиво сказано, черт возьми!
– Андрей, я пришла отдать долг, но если ты плохо себя чувствуешь, я могу зайти завтра.
Он снял мою руку со своего лба и легко потянул на себя. Потеряв равновесие от неожиданности, я неловко шлепнулась на край тюфяка. Сумка соскользнула на пол и раскрылась. Я хотела поднять ее, но Андрей прижал мою ладонь ко рту и стал ласково пощипывать ее губами и щекотать языком.
Ексель...
– Андрей, давай поговорим, - я попыталась выдернуть руку, но он не дал. Сильный, однако.
– Давай.
– Как ты собираешься говорить, если во рту у тебя посторонний предмет?
– Ничего, я буду слушать. Мне нравится твой голос, говори.
– Я по поводу денег, тех, что ты потратил на дядины поминки. Почему ты ничего не сказал?
– Тебя больше ничто не интересует? Я, к примеру. Иди сюда, - он потянул меня к себе.
Бабник. Как Петренко... Бедная Грета.
– Я по поводу денег, - упрямо гнула я свое.
Хорошо, что у него действует только одна рука. Со второй я бы не справилась. Ну почему хулиганы не вывихнули ему обе конечности, что им стоило наподдать разок и с другой стороны!..