Смерть в день рождения
Шрифт:
— Первый раз в жизни Мэри опаздывает к выходу, — проговорил кто-то. На пороге остановилась и застыла чья-то фигура. Но это была не мисс Беллами, а Флоренс.
— Флоренс, а где мисс Мэри? — спросил Чарльз.
Запыхавшаяся Флоренс хватала ртом воздух:
— Не придет.
— О господи! — воскликнул Чарльз. — Только не сейчас!
Как бы для того чтобы сделать сцену еще более театральной, Флоренс пронзительно выкрикнула:
— Врача! Ради всего святого, врача! Быстрее! Здесь есть врач?
Глава 4
Катастрофа
1
Неоспоримая разница между высокой трагедией и мелодрамой заключается в том, что последняя намного естественнее. В минуты душевного волнения даже людям театра, привыкшим быть живее самой жизни, свойственно выражать чувства не неожиданными и яркими фразами, а избитыми штампами.
После появления на сцене Флоренс многие из публики воскликнули: «Господи, что случилось?» Берти Сарасен пронзительно закричал: «Что с Мэри?», а какой-то властный, типично британский голос, владелец которого так и остался неизвестным, произнес: «Спокойствие. Не паникуйте», будто Флоренс звала не врача, а пожарного.
Единственным человеком, не обратившим ни на что внимания, был доктор Харкнесс, который рассказывал Монти Маршанту какую-то бесконечную пьяную историю и чей голос так и продолжал гудеть в дальнем углу столовой самым неподобающим образом. Флоренс протянула Чарльзу Темплетону дрожащую руку:
— Ради всего святого, сэр, — с трудом проговорила она. — Ради всего святого, скорее!
— …А этот парень и говорит другому… — повествовал доктор Харкнесс.
— Бога ради, — проговорил Чарльз, — что случилось? Неужели?..
— Беда, сэр. Идите скорее.
Оттолкнув Флоренс, Чарльз выбежал из комнаты и бросился вверх по лестнице.
— Доктора! — повторяла Флоренс. — Господи, где доктор?
Маршанту наконец удалось привлечь внимание Харкнесса.
— Вам надо идти, — сказал он. — Наверх, к Мэри.
— Что? Маленькая неприятность? — отсутствующе спросил доктор Харкнесс.
— Что-то стряслось с Мэри.
— Соберитесь, — добавил Тимон Гантри, — Харкнесс. Вас ждет больной.
Хотя забытая улыбка еще блуждала по лицу Харкнесса, но в нем мелькнула тень осознания происходящего.
— Больной? Где? Это Чарльз?
— Нет, Мэри. Она наверху.
— Господи помилуй! — произнес доктор Харкнесс. — Хорошо! Сейчас иду.
Он поднялся, слегка покачиваясь, но не тронулся с места.
— Плохо? — спросил Уорэндер Флоренс.
Та, прижав к губам руку, закивала, как китайский болванчик. Уорэндер набрал из ведерка для бутылок горсть льда и неожиданно засунул его за шиворот Харкнессу.
— Придите в себя, — сказал он.
Доктор Харкнесс, громко выругавшись, протестующе повернулся к полковнику, но потерял равновесие и тяжело растянулся на полу. Флоренс завизжала.
— Все в порядке, — проговорил, не поднимаясь, доктор. — Просто споткнулся. Чепуха какая-то!
Уорэндер и Гантри поставили его на ноги.
— Да, все в порядке, — сердито повторил он. — Дайте мне, пожалуйста, воды.
Гантри нацедил немного из ведерка со льдом. Доктор Харкнесс шумно проглотил воду и передернулся:
— Ну и гадость! — произнес он. — Где больная?
С площадки лестницы слышался неузнаваемый, голос Чарльза:
— Харкнесс! Харкнесс!
— Идет! — крикнул в ответ Уорэндер и вывел тяжело дышавшего доктора из комнаты. Ломая руки и безумно озираясь на стоявших в полном молчании гостей, Флоренс последовала за ними.
— Может, еще потребуется лед, — проговорил Гантри и, взяв ведерко, направился вверх по лестнице.
Собравшиеся остались стоять в неизвестности.
В комнате Мэри Беллами были открыты все окна. Вечерний ветерок шевелил занавески и колыхал ряды тюльпанов. Доктор Харкнесс стоял на коленях перед морем пены из красного шифона, откуда, как жерди, торчали две ноги в туфлях на высоких каблуках и две обнаженные руки, стиснутые пальцы которых сверкали от бриллиантов. Бриллианты усеивали неподвижную грудь и блестели в прядях растрепанных волос. Одна оборка красного шифона прикрывала лицо, и это было к лучшему.
Доктор Харкнесс снял пиджак. Его мокрая от растаявшего льда рубашка прилипла к спине. Он прижал ухо к скоплению бриллиантов на красном шифоне. Потом выпрямился, приподняв закрывающую лицо оборку, пристально всмотрелся, снова закрыл лицо и встал на ноги.
— Боюсь, ничем нельзя помочь, — произнес он.
— Но надо же что-то делать. Неужели вы не понимаете? Надо! Попытайтесь. Что-нибудь. Бога ради, попытайтесь! — умолял Чарльз.
Своей четкой походкой, по-военному расправив плечи, к Харкнессу подошел Уорэндер и минуту смотрел на лежащее перед ним тело.
— Скверно, — проговорил он. — Придется это выдержать, так?
Чарльз сел на кровать и потер веснушчатой рукой подбородок.
— Я просто не в силах поверить, что такое могло случиться, — заговорил он. — Это у меня перед глазами! Это случилось! А я не могу поверить.
Флоренс громко разрыдалась. Доктор Харкнесс повернулся к ней:
— Вы Флоренс, да? Так будьте умницей, возьмите себя в руки! Вы застали ее в таком состоянии?
Флоренс кивнула и, рыдая, добавила что-то неразборчивое.
— А она была… — Харкнесс взглянул на Чарльза. — В сознании?
— Не узнала меня. Не говорила, — ответила Флоренс и опять разрыдалась.
— Окна были раскрыты?
Флоренс покачала головой.
— Вы раскрыли их?
Она опять качнула головой:
— Я не сообразила. Я была так напугана… Я не подумала…
— Я открыл окна, — сказал Чарльз.
— Перво-наперво, что надо было сделать, — пробормотал Уорэндер.
Гантри, который, с тех пор как вошел, неподвижно стоял у двери, присоединился к остальным.