Смерть в день рождения
Шрифт:
Аллейн прошел в комнату Чарльза, оставив дверь открытой.
— Ну, совсем другая обстановка, — услышал Фокс. — Сугубо мужская. Очень просто. Очень красиво. А кто давал ему грелку?
— Флоренс. Доктор велел старой няньке явиться позднее, чтобы ухаживать за ним. Все говорят, что эта старая командирша не отказывается от рюмочки портвейна.
— Это дом чертовски богатого мужчины, — заметил Аллейн. — И полагаю, не менее богатой женщины.
— Он, кажется, большой человек в Сити, да?
— Да. Чарльз Гейвен Темплетон. Два года назад он удачно провернул дело с компанией
Слуги вроде бы его любят. Повариха говорила, что все его желания должны исполняться неукоснительно. Одна оплошность — и выгонит. Но его любят. Очень тяжело переживает происшедшее. Выглядит скверно, но с ним легко разговаривать. С полковником куда сложнее.
— Никто из них не показался вам похожим на отравителей женщин?
— Нисколько, — заверил его Фокс.
— Говорят, это сразу не различишь.
— Это правда. Так говорят.
Они вышли. Фокс запер дверь.
— Хотя к чему это? — вздохнул он. — На этаже все ключи взаимозаменяемы. Как обычно. Впрочем, — добавил он, просияв, — позволю себе вытащить и все остальные.
— Ох, уволят вас когда-нибудь. Ну пошли.
Они начали спускаться вниз.
— Оставшиеся гости, — говорил Фокс, — во второй комнате справа. Это те, которые были с покойной до времени ее ухода из оранжереи. И только эти люди покидали место расположения всех приглашенных перед началом речей. А кстати, сэр, до того момента, когда начались речи, здесь находился фотограф, а кинооператоры со своими камерами заняли весь первый пролет. Кроме того, рядом с внутренней лестницей было устроено что-то вроде бара. Я говорил с барменом. Он утверждает, что пока он там был, никто, кроме няни и Флоренс, наверх не поднимался. Это гостиная покойной или, как они ее называют, — будуар. Кабинет — первый направо.
— Где лекарь?
— В теплице. Мучается с похмелья. Поднять его?
— Пожалуйста.
Они расстались. Аллейн, постучав в дверь будуара, вошел. Рози сидела в кресле с журналом в руках, Тимон Гантри только что кончил разговаривать по телефону, а Берти, недовольный и раскрасневшийся, читал какую-то пьесу. Увидев Аллейна, оба мужчины поднялись, а Рози, смутившись, отложила журналы. Представившись, Аллейн сказал:
— Я зашел только извиниться за то, что вынужден просить вас ждать.
— Это чертовски неудобно, — проговорил Гантри. — Приходится отдавать распоряжения по телефону.
— Надеюсь, у вас сегодня нет спектакля?
— Нет. Но я репетирую новую пьесу. Премьера через три недели. Тут уж надо приспосабливаться.
— Да, действительно надо, — согласился Аллейн и вышел.
— Какой шикарный мужчина, — равнодушно заметил Берти и вернулся к своей пьесе.
В кабинете, где находились Уорэндер и Чарльз, царило молчание. Аллейн подумал, что оно не походило на молчание родственников, которых соединило общее горе. Напротив, казалось, что было молчание враждебно настроенных друг к другу людей. Аллейн мог бы поклясться, что его приход вызвал скорее чувство облегчения, чем раздражения. Он отметил, что кабинет, как и спальня Чарльза, был обставлен взыскательным и требующим во всем совершенства человеком с чувством меры, вкусом и большими деньгами. Казалось, обстановка лучшим образом соответствовала сдержанности двоюродных братьев. Аллейн подумал, что, возможно, они просидели здесь все время, не сказав друг другу ни слова. На изящном столике, который разделял их, стоял нетронутый графин и два чистых бокала.
Чарльз сделал движение, чтобы подняться. Но Аллейн удержал его:
— Пожалуйста, сидите.
Чарльз тяжело опустился в кресло. Уорэндер встал. Глаза у него покраснели, лицо было покрыто пятнами.
— Паршивое дело, сэр, — сказал он. — Так?
— Да, очень, — согласился Аллейн, посмотрев на Чарльза, и обратился к нему: — Простите, сэр, но мы пока не можем избавить вас от всех этих формальностей.
— Садитесь, пожалуйста, — с видимым усилием проговорил Чарльз. — Вы — Аллейн? Я, разумеется, знаю вас по имени.
Уорэндер подвинул стул.
— Что-нибудь выпьете? — спросил Чарльз.
— Большое спасибо, нет. Я постараюсь вас долго не мучить. Но есть вопросы, которые необходимо обсудить. Будет дознание и, увы, вскрытие. Кроме того, мы обязаны проверить все, насколько это возможно. Цепь событий, предшествующих несчастному случаю. Я понимаю, что это причиняет вам боль и приношу извинения.
Рука Чарльза поднялась, а потом бессильно упала.
— Мне лучше испариться? — предложил Уорэндер.
— Нет, — ответил Аллейн. — Я хотел бы, чтобы вы остались.
Пристально глядя на Аллейна, Уорэндер постучал себя в грудь против сердца и едва заметно показал головой в сторону Чарльза. Аллейн кивнул.
— Если не возражаете, — обратился он к Чарльзу, — я попрошу полковника Уорэндера рассказать, что предшествовало тому моменту, когда ваша жена покинула гостей и прошла к себе наверх. Если, сэр, вы захотите поправить его, добавить что-то от себя или задать вопрос, вы, конечно, сможете это сделать.
— Хорошо. Хотя, видит бог, теперь ничего уже нельзя изменить.
Уорэндер выпрямился, тронул свои гвардейские усы и начал старательно и подробно описывать события. Он сказал, что был рядом с Мэри Беллами с того момента, как она, кончив встречать гостей, отошла от двери и, останавливаясь поговорить то с одним, то с другим (полковник назвал несколько имен), направилась к оранжерее. В конце концов она присоединилась к небольшой группе, расположившейся в оранжерее.
Аллейн делал записи. В этом месте полковник, глядя прямо перед собой, замолчал. Чарльз сидел, не шевелясь.
— И что? — спросил Аллейн.
— Она была там, пока не принесли именинный торт, — ответил Уорэндер.
— Находившиеся в оранжерее гости никуда не выходили?
— Я выходил, — вмешался Чарльз. — Я вышел… поговорить с двумя гостями… они должны были рано уйти.
— Да? А вы обратно вернулись?
— Я велел Грейсфилду, нашему дворецкому, принести торт, — устало ответил Чарльз. — Я оставался в комнатах, пока его не принесли.
— Так. А потом? — спросил Аллейн.
— Потом внесли торт, — продолжал рассказ Уорэндер. — Они с Маршантом вышли. Маршант — это продюсер Мэри: «Маршант и K°». Он произнес поздравительную речь.