Смерть в кредит
Шрифт:
«Я бы мог этим всерьез заняться… Это была та область, я думаю, в которой, скажу без хвастовства, я понимал лучше всего. Я мог, не опасаясь никаких проверок, установить с точностью „до сантима" смету монтажа на участке… Но другие проекты, более грандиозные, завладели мною… Я так и не нашел времени, чтобы возобновить расчеты по „индексу сопротивления“… Но, в общем, несмотря на конечный разговор, можно считать мою демонстрацию состоявшейся!.. Моя смелость позволила некоторым школам и молодым энтузиастам заявить о себе!.. неожиданно раскрыться! и таким образом найти свое призвание… В этом, несомненно, была моя заслуга! У меня и не было других целей! Кроме Признания! Я ничего больше не просил, Фердинанд! Ничего больше так страстно не желал! Ничего никогда не требовал от Властей! Я вернулся к моим исследованиям… Без интриг! Без уловок! Так слушай… прошло несколько месяцев… И угадай-ка, что я получил? Почти одно за другим? С одной стороны, „Нишам", и почти восемь дней спустя — „Академические Пальмы“…
Я знал, в какие моменты на него нападала тоска по архитектуре, это обычно бывало за городом… Во время подъема, когда он задирал ногу, чтобы лезть в гондолу… Его внезапно охватывали воспоминания… Возможно, в это мгновение он слегка Дрейфил, и это заставляло его разговаривать… Он смотрел вдаль на пейзаж… В большом пригороде, особенно перед земельными участками, хижинами и шалашами из досок, он смягчался… Приходил в волнение… Хибарки, самые несуразные, кособокие, потрескавшиеся, кривые, тонущие в грязи, гнездились в отбросах по краю поля за дорогой… «Ты видишь все это, Фердинанд? — изрекал он, — ты видишь всю эту мерзость?» Он делал широкий жест… Как бы обнимая горизонт… И все ветхие нагромождения, церковь, курятники, места для стирки белья и школы… Все сломанные халупы, старые, серые, лиловые, цвета резеды… Все кучи строительного мусора…
— Хорошо, а? Это достаточно мерзко?.. Да, здесь есть и моя вина! Это я! Это я отвечаю за все! Ты можешь сказать это мне, Фердинанд! Ты слышишь меня? Мне!
— А! — говорил я, как бы недоумевая… Я знал, что это был его коронный номер… Он садился верхом на борт… И запрыгивал в ивовую корзину… Если ветер дул не слишком сильно… он оставался в своей панаме… Он предпочитал надевать ее… он завязывал ее широкой лентой под подбородком… Зато я надевал его фуражку… «Отдать концы!» Сначала мы сдвигались на миллиметр, сперва очень тихо… а потом немного быстрее… Нужно было приложить усилия, чтобы пройти над крышей… Он никогда не сбрасывал песок… Однако подниматься все-таки было нужно… Мы никогда не надували шар до отказа… Стеклянный баллон с воздухом стоил 13 франков…
* * *
Через некоторое время после происшествия с «Шале для себя», уничтоженного безумной толпой, Куртиаль де Перейр решил резко переменить всю свою тактику… «Самое главное — фонды…» — говорил он!.. Такова была его новая максима: «Поменьше риска! Главное — уверенность!..» Он составил программу действий, полностью исходя из этих предпосылок, «Фундаментальные реформы!..» Все абсолютно разумные и необходимые…
Речь шла о том, чтобы улучшить, в первую очередь и во что бы то ни стало, положение изобретателей… О! Он исходил из того, что в мире исследований всегда было достаточно идей! Их всегда было даже слишком много! Капитал же, напротив, их всегда избегал! Трусливый! крайне осторожный!.. Все беды проистекали из недостатка фондов… невнимания к наличности… крайне редких кредитов!.. Но все это легко уладить!.. Достаточно вмешаться и изменить сложившееся положение дел какой-нибудь сказочной инициативой… немедленное основание на самой Галерее Монпасье, за теннисным залом, между ванной и коридором «Уголка вкладчика»… Маленький, очень специфический уголок, меблированный крайне просто: шкаф, этажерка, два стула и, дабы возвышаться над буднями, очень красивый бюст де Лессе на средней полке, и досье, бесчисленные досье…
В соответствии с новым уставом любой изобретатель за 52 франка (сумма, внесенная авансом) имел право в нашей газете на три публикации своих проектов, абсолютно «ad libitum», даже самого неслыханного вздора, самого головокружительного бреда и самой нелепой лжи… Все это так или иначе заполняло целых две колонки в «Самородке», плюс две минуты консультативной беседы с Директором Куртиалем… Наконец, чтобы сделать номер еще более заманчивым, — олеографический диплом, предназначенный для «члена-депозитора Исследовательского Центра „Эврика“ по финансированию, изучению, рассмотрению и оценке самых полезных и прогрессивных открытий в науках и Промышленности!..»
Это был самый удобный способ раскошелить кого-нибудь
С тех пор Куртиаль брал на себя, в соответствии с договором, все основные мелкие и крупные мероприятия, походы, встречи… аргументацию… собрания… предварительные дискуссии и делал все, что было нужно, чтобы привлечь, задобрить, убедить, воодушевить или успокоить консорциум… Все это, естественно, в установленное время!.. Всерьез!.. Безо всякой спешки!.. Суеты!.. Грубости!.. Всего этого мы старались избегать… Резкость все портит! Чрезмерная торопливость опрокидывает все планы!.. Самые успешные предприятия созревают очень медленно!.. Мы решительно выступали против и усиленно боролись с любыми проявлениями разрушительного волюнтаризма или истерии!.. «Вкладчик — это настоящая птица, когда надо улететь, но черепаха, когда дело касается денег».
Чтобы изобретатель как можно меньше препятствовал переговорам, всегда таким деликатным, он должен был все обговорить… моментально вернуться к себе… И обязательно курить трубку в ожидании… Отвлечься от своих козней… Если его дело получит дальнейшее развитие, он тут же будет поставлен в известность и посвящен во все детали… Между тем он очень редко сидел смирно в своей норе!.. Не проходило недели, как он уже являлся… чтобы узнать новости… И принести нам новые проекты… или дополнения к старым… Дополнительные чертежи… Отдельные части… Он возвращался снова и снова, бесполезно было выражать недовольство, он приходил все чаще и чаще… назойливый, озабоченный и вечно неудовлетворенный… Как только до него начинало кое-что доходить, он испускал сиплый крик… с ним случался более или менее серьезный приступ… После этого его больше не видели… Попадались и настоящие скоты… но их было совсем мало… Они намеревались устроить шухер законными способами, пожаловаться в комиссариат, если их деньги не вернут… Куртиаль знал их всех. Он старался смотаться при их приближении. Он замечал их издалека, когда они выходили с другой стороны из-под арок… Просто невероятно, насколько у него был наметан глаз в определении всевозможных одержимых… Редко кому удавалось его накрыть… Он укрывался в задней комнате и размахивал там своими гантелями, а еще чаще в погребе… Там было спокойнее… Он никого не хотел видеть… И какой-нибудь очередной хмырь, желающий получить свой взнос назад, мог сколько угодно вопить и брызгать слюной, все было напрасно…
— Займись им! Фердинанд! Займись им хорошенько! — рекомендовал мне этот подлец. — Займись им! Пока я размышляю!.. Я слишком хорошо знаю все, что он скажет! Это настоящее хайло! Каждый раз на него уходит не менее двух часов!.. Из-за него я все время никак не могу сосредоточиться! Черт знает что! Чтоб он сдох! Убей его! Я прошу тебя, Фердинанд! Он не должен больше гулять по миру!.. Прихлопни его на месте! Сожги! Развей его прах по ветру! Мне на это решительно наплевать! Но, ради Бога, ни за что, ты слышишь, не пропускай его ко мне! Скажи, что я в Сингапуре! в Коломбо! у Гесперид! Что я восстанавливаю берега канала на пересечении Суэца и Панамы! Все равно, что! Все средства хороши, только бы не видеть его снова!.. Сжалься надо мной, Фердинанд!..
Следовательно, именно я с каменной миной на лице должен был принимать все удары на себя… У меня была своя собственная система… Я, как «Шале для себя», превосходил его в гибкости… Я совсем не сопротивлялся… Я складывался под напором ярости… и более того… Я поражал этого полоумного силой своей ненависти к омерзительному де Перейру… в два счета я разделывал его под орех… набором жесточайших оскорблений!.. Здесь я был на высоте!.. Я смешивал его с дерьмом! клеймил! поливал грязью! Эту омерзительную тварь! Неслыханное дерьмо! Еще в двадцать раз! в сто раз! в тысячу раз хуже, чем он сам мог вообразить!..
Чтобы доставить ему удовольствие, я вопил во все горло и делал из Куртиаля горшок с омерзительным пластиковым говном… Это было бесподобно!.. Я отдавался этому целиком… Я топал по крыше погреба вместе с очередным психом… Силой своего негодования, искренностью и разрушительным воодушевлением я превосходил их всех! Меня невозможно было удержать… Я впадал в транс… Это было что-то невероятное… Я весь дергался, проклиная его… Невозможно было передать, в какой пароксизм я впадал в своей беспредельной ярости… Во мне это было от отца… и веселенького прошлого… В ярости мне не было равных!.. Самые безумные и исступленные маньяки стушевывались, когда я брался за дело… хоть я и был молод… Они уходили совершенно пораженные… оглушенные силой моей ненависти… моей неукротимой злобой и жаждой мести, которую я вынашивал в себе… Они покидали меня в слезах, доверяя мне самому разобраться с ненавистным Куртиалем, с этим дерьмом… Скопищем пороков… облить его говном, гораздо более липким, чем в недрах уборных! Гнойник на теле общества! Нужно размазать это дерьмо по стенке… свить из него веревки… снять с него стружку… использовать его вместо подстилки в отхожем месте, между ассенизационной бочкой и канавой… Упрятать его туда раз и навсегда… чтобы он постоянно был в говне!..