Смерть в мышином королевстве
Шрифт:
Матильда встретила сообщение о смерти маркиза со смешанными чувствами. Поначалу она просто-напросто растерялась. Растерянность сменилась недоверием. Все было слишком невероятно, чтобы быть правдой. «И слишком хорошо», — невольно подумала девушка, но тут же устыдилась своих мыслей. Да, она ненавидела маркиза, но не настолько, чтобы испытывать радость по поводу его своевременной — что греха таить? — кончины. Облегчение — вот, пожалуй, то слово, которое наиболее точно передает ее первоначальное состояние. Однако и в этом состоянии она пребывала недолго. Внезапно в ее сознание прокралась мысль, которая заставила бедняжку
3. Слухи
На следующее утро по городу пронеслась еще одна весть: маркиз Камамбер умер не своей смертью. Вскоре стали известны и некоторые подробности.
Накануне вечером, около половины пятого, маркиз получил посылку — подарок к свадьбе. Посылка источала такой заманчивый запах, что маркиз не устоял и вскрыл пакет. В нем он обнаружил коробочку со своим любимым сыром камамбером. Поскольку еще было время, маркиз решил устроить прощальный холостяцкий ужин для себя одного и отведал кусочек сыра. Ужин действительно оказался прощальным, поскольку уже в следующую минуту маркиз навсегда распрощался с жизнью.
Но это были не все новости. Вторая новость оказалась еще более поразительной. Полиция, проявив необычную для нее оперативность, уже нашла и арестовала убийцу. Им оказался всеобщий любимец, капитан королевских гвардейцев граф Пон-Л’евек.
К обеду слухи достигли и особняка барона Рокфора.
Матильда направлялась в столовую, когда сквозь открытую дверь одной из комнат до нее долетел обрывок разговора.
— Неужели это правда? Бедняжка Матильда! — сказал женский голос.
— Как думаешь, она уже знает? — отозвался другой голос, принадлежавший мышке постарше.
Услышав свое имя, Матильда остановилась. «Знаю что?» — подумала она. Между тем разговор продолжался.
— Вряд ли ей что-то известно.
— Может, так оно и лучше. Может статься, что полиция ошиблась, и капитана отпустят.
— Ты сама-то веришь в то, что говоришь?
— А ты веришь в то, что граф Пон-Л’евек — отравитель? Если бы маркиз был заколот, я бы еще могла подумать на капитана.
— К сожалению, наше с тобой мнение никого не интересует.
— Но новый садовник-то каков! Сразу побежал в жандармерию доносить. Поверишь, мне он никогда не нравился. Есть в нем что-то крысиное.
— Крыса он и есть. Они все шпионы и доносчики.
Увлеченные разговором, служанки не замечали Матильду, которая так и застыла на пороге, не в состоянии сдвинуться с места. Смысл услышанного с трудом доходил до ее сознания. Она ясно поняла лишь одно: Мишель арестован. Из оцепенения ее вывела внезапная тишина — это служанки наконец увидели, что они не одни. Мышки растерялись и, чтобы скрыть смущение, с утроенной энергией принялись за работу.
Матильда повернулась и побрела назад, в свою комнату. Она была словно во сне.
Не успела дверь за ней закрыться, как пришла баронесса Рокфор,
Матильда слушала мать и не слышала. От нескончаемого потока слов она впала в состояние, которое медики называют ступор. Она словно окаменела: ничего не чувствовала, ни о чем не думала и не понимала, что происходит вокруг. В этом состоянии она пребывала до самого вечера, пока не пришла Мари, чтобы помочь своей молодой госпоже раздеться перед сном.
Видя состояние Матильды, Мари не стала донимать ее разговорами. Лишь уходя, она сказала:
— А вы поплачьте, мадемуазель. Поплачьте, и вам сразу станет легче. А я скоро приду.
Эти простые слова произвели магическое действие. Они прорвали кольцо блокады, которым Матильда отгородилась от внешнего мира и от своих собственных мыслей, и девушка, до сих пор не проронившая ни слезинки, дала волю чувствам. Наплакавшись вдосталь, она действительно почувствовала облегчение.
Как и обещала, Мари вскоре вернулась. В руках она держала поднос, на котором дымилась чашка горячего шоколада.
— Вот, смотрите, что я вам принесла, — сказала Мари тоном, которым говорят с больным ребенком. — Горячий шоколад. С двойным сахаром. Попробуйте. Это очень вкусно.
Матильда послушно взяла чашку из лап служанки.
— Не хотите со мной поговорить? — спросила Мари, когда Матильда допила шоколад.
Матильда кивнула, но как-то не очень уверенно.
— Я слышала, как Марион и Майзи говорили, будто маркиза Камамбера отравили. Это правда? — прошептала она наконец.
— Да. Кто-то послал ему посылку с отравленным сыром.
— Как ты думаешь, кто это мог быть?
— Да мало ли кто? На маркиза многие точили зуб, включая его слуг. Говорят, он постоянно задерживал им жалование, а то, бывало, и не доплачивал. Очень уж не любил расставаться с деньгами.
— Но ведь ты не думаешь, что это сделал граф Пон-Л’евек?
— Нет, конечно.
— А мне, знаешь, как-то даже все равно. Даже если он сделал то, в чем его обвиняют, я все равно от него не откажусь. Наверное, так думать грешно?
— Нет, мадемуазель. Вовсе нет. Просто вы его очень любите, вот и все.
— Да, я очень его люблю. Как вспомню его улыбку, его нежный взгляд… Не могу себе представить, как я буду жить без него. Знаешь, он предлагал мне бежать с ним, а я отказалась. Если бы я согласилась, мы бы сейчас уже были далеко-далеко.
— Не корите себя, мадемуазель. Вы ни в чем не виноваты. Лучше послушайте, что я вам скажу. Помните, года два назад у королевы пропало рубиновое ожерелье?
— Да, кажется, что-то такое было.
— Да вы не можете не помнить. Был большой скандал. В краже обвинили графиню Пармезан. Теперь вспомнили? Графиню даже отлучили от двора. Ожерелья у нее, правда, не нашли, но на весь мышиный мир ославили. А потом ожерелье вдруг нашлось. Никто до сих пор так и не знает, куда оно в свое время запропастилось, и откуда появилось вновь. Если бы его взяла графиня, то она не смогла бы его вернуть, потому что с тех пор ни разу во дворце не появлялась. Ее супруг, граф Пармезан, тоже не мог этого сделать. Они с графиней безвылазно жили в провинции, в своем имении. Ну так вот, — Мари сделала многозначительную паузу, давая понять, что сейчас последует самое важное, то, ради чего затевался весь разговор.