Смерть в овечьей шерсти
Шрифт:
— Черта с два он слышал! Что за глупости! Что мне там делать в это время? А он побежал к хозяйке и стал требовать, чтобы она меня уволила.
— Вы об этом знаете?
— От самой хозяйки. Она сказала, что у нее ко мне серьезный разговор. И сразу заявила, что я проявляю подозрительный интерес к мастерской и даже пытался туда проникнуть. Меня прямо как ошпарило! Но виду я не подал, и, кажется, мне удалось ее убедить. Должен сказать, что я сам слышал какие-то шаги той ночью. Сон у меня чуткий. Но это были не молодые джентльмены. Они порой засиживались в мастерской допоздна, но красться туда на цыпочках даже среди ночи… Я встал и вышел в коридор, но там никого не было, и я отправился спать.
— Одного не могу понять: почему капитан вообразил, что я вражеский агент?
— Возможно, вы похожи на шпиона, Маркинс.
— Похоже, что так, мистер Аллейн, но я бы предпочел английский вариант.
— Но ведь это и впрямь выглядело подозрительно. Он открывает дверь своей спальни и видит свет, удаляющийся в сторону вашей комнаты. Днем, как вы сами утверждаете, вы были рядом, когда капитан Грейс и мистер Лосс о чем-то разговаривали. А они договаривались, где оставить ключ от мастерской. Мне кажется, у него были все основания для подозрений.
Маркинс очень пристально посмотрел на Аллейна.
— Она не сказала об этом ни слова.
— Разве?
— Ни единого. Сказала только, что капитан очень встревожен, так как ему показалось, что это я крался по коридору поздно ночью. Я не слышал их разговора о ключе. Они говорили тихо и, как только увидели меня, сразу же замолчали. — Он задумчиво присвистнул. — Тогда другое дело. Совсем другой расклад. Он что-нибудь видел?
— Только свет в твоем коридорчике. — И Аллейн повторил рассказ Дугласа о ночном визитере.
— Единственное стоящее свидетельство, а я его прошляпил, — вздохнул Маркинс. — Не видать мне повышения. Стыд и позор.
На это Аллейн заметил, что кем бы ни был ночной злоумышленник, той ночью он так и не попал в мастерскую. Но Маркинс тотчас же возразил, что за неудачей, видимо, последовал успех, поскольку копии чертежей все же были переданы португальскому журналисту.
— Вы недовольны моей работой, сэр, — горестно прошептал он. — И поделом. Этот ловкач оказался мне не по зубам. Влез в мастерскую и выкрал чертежи, а я понятия не имею, кто это такой и как он это сделал. Просто срам. Уж лучше бы меня послали на Ближний Восток.
— Да, результаты довольно плачевные, но что толку растравлять рану и бесконечно каяться. Я собираюсь побывать в мастерской. Лосс повесил там доморощенные, но весьма надежные ставни, которые каждый вечер запираются на замок. В двери английский замок, ключ от которого Лосс носит на шее. Войти можно, только просверлив дыру в дверном косяке и запустив туда проволоку. Вероятно, именно это и пытался сделать злоумышленник в ту ночь, когда его услышал Грейс. Тогда ему это не удалось, но позже, видимо, получилось. Как вам эта версия?
— Нет, сэр. Я осматривал дверь. Никаких следов взлома. А когда на Пасху все уехали на скачки, комната была опечатана.
— Значит, в мастерскую могли проникнуть до этого переполоха, когда все были не так бдительны. И этот проходимец пытался снова наведаться туда, когда Грейс его услышал. Есть возражения?
— Вряд ли, — задумчиво произнес Маркинс. — Ему пришлось достаточно попотеть, чтобы добыть материал, который он передал португальцу, и он не стал бы рисковать снова. Хватило и того, что он успел нарыть.
— Хорошо, — согласился
— Это могла быть сама мадам. Почему бы и нет?
— Миссис Рубрик?
— Она часто заходила в мастерскую. Стучала в дверь и спрашивала: «Может, мои пчелки уделят мне минуточку?»
Аллейн пошевелился, и его тень метнулась по стене. Сейчас половина третьего. Днем вряд ли выдастся момент поговорить с Маркинсом, да и дел у него — завтра невпроворот. У него уже есть четыре мнения о миссис Рубрик. Стоит ли выслушивать пятое? Но Аллейн все же решил выслушать и потянулся за сигаретами.
— Что вы о ней думаете?
— Эксцентричная дама.
4
— С большими амбициями, — чуть поразмыслив, добавил Маркинс. — Таких сейчас много. Очень часто они бездетные. Она добилась больших успехов, но ей все было мало. Способная. Знала, как добиться своего, а добившись, старалась облагодетельствовать других. Женщины ее возраста обычно бывают трех типов. У одних все в порядке. Другие ревнуют к молодым женщинам и вешаются на мужчин, особенно на молодых. Третьи с головой уходят в работу. Она принадлежала к последнему типу. Не жалела ни себя, ни окружающих. Стремилась делать карьеру и сделала ее.
Могла ли она стать вражеским агентом? Только не ради денег. У нее их было больше чем достаточно. Ради идеи? А какие нацистские идеи могли найти у нее отклик? О превосходстве немецкой нации? Возможно, но только в том случае, если бы она сама к ней принадлежала. Могла ли она пойти против своей страны и народа? Она всегда превозносила империю, хотя в наши дни это не слишком популярная тема. Любила распространяться о патриотизме.
Не знаю, как сейчас обстоят дела в Англии, сэр, я там давно не был, но сдается мне, что у нас стало меньше трескотни и больше дела. Из того, что я читал и слышал, мне показалось, что те, кто действительно работает и обеспечивает победу, более склонны к критике, чем к восхвалению. Возьмите тех англичан, кто сбежал в Штаты, когда началась война. Уж можете мне поверить, они так трепали языками, что просто диву даешься, как это здесь справились без них, когда пришлось по-настоящему туго. А уж когда заходил разговор, что мы не были готовы к войне, слишком разленились, полюбили легкие деньги и вообще почивали на лаврах, как же они возмущались! Прямо из штанов выпрыгивали! Я сам слышал, как эти люди говорили, что критиканам самое место в концлагерях и Англии не мешало бы поучиться у гестапо. Похоже, миссис Рубрик была того же поля ягода.
— Мисс Харм говорила, что она собиралась остаться в Англии и поработать.
— В самом деле? Но только на руководящих должностях, чтобы командовать. Я вот о чем думаю, мистер Аллейн. Если бы ей предложили какой-нибудь высокий пост в Рейхе после нашего поражения, как бы она поступила? Устояла или нет? Я часто задавал себе этот вопрос.
— И как же вы на него отвечали?
— Вероятность такая была. Она одна из всех членов парламента имела доступ в эту мастерскую. И могла сделать себе ключ, когда в дверь вставляли замок. Этого нельзя исключить. Чем больше она распространялась о вражеских агентах, тем чаще я задумывался: а сама она не из их ли числа? Она часто говорила, что мы без всякого опасения можем заимствовать у нацистов все положительное, что есть в их методах: патриотическое воспитание молодежи, пропаганду национализма. И всегда встречала в штыки любые критические выступления. В этом, конечно, ничего страшного нет. Таких твердолобых консерваторов достаточно много. Она набралась их идей еще до войны. И потом, она терпеть не могла евреев. Говорила, что это нация паразитов. У меня порой закрадывались подозрения, но я осаживал себя, считал, что просто спятил.