Смерть в рассрочку
Шрифт:
— До сих пор мы уходили от возможного преследования и считаю, что ушли. С этой, наступающей ночи начинаем поиск беглеца. Придется расширить фронт движения. Разобьемся на группы по три человека. В моей, центральной, будет пять человек. Две тройки пойдут слева от меня, две справа, одна от другой в пределах визуальной связи. Риск обнаружить себя увеличивается, но настолько же увеличивается возможность не упустить беглеца. Теперь не будем устраивать гонки. Поедем в среднем темпе. Ориентируйтесь на центр.
Он разбил людей на пять групп. Две, которым предстояло идти на флангах, возглавили его заместители Марьясин и Черных. Им передавались и две из трех раций — одна оставалась у командира, — так как у них были не только фронтальные, но и фланговые
— На связь разрешаю выходить лишь тогда, когда это будет действительно необходимо, — вновь заговорил Кондратюк. Придется помнить принятые у нас сигналы. Поскольку давно не пользовались, напоминаю: поднятая вверх рука — внимание; круговое перед собой движение рукой — опасность; скрещенные над головой руки — вижу цель; отмашка рукой сверху вниз — остановиться на дневку; рука вытянутая перед собой — движение вперед, этот сигнал подаю только я. Любой из сигналов тут же передается от группы к группе. И что бы он ни означал, кроме движения вперед и дневки, всем оставаться на месте и ждать приказа. Конечно, не в том случае, если тебя атакуют. Тут действовать по обстановке. При обнаружении цели Марьясин и Черных получают указания по рации. Тут уж незачем будет соблюдать радиомолчание. Малышеву и Савченко ждать связных. Связные от меня идут только до промежуточных троек. На фланги посылаете своих людей. С этой ночи мы идем порознь и отдельно располагаемся днем. Марьясин и Черных получат карты-километровки. Больше карт нет, да и не надо. Малышев с Савченко пойдут от меня в пределах видимости. Чуть позже по картам уточним ориентиры. Ну, и про компас не забывайте, особенно ночью. С этим все. Кто у нас самый сведущий в видео приборах? Кажется, прапорщик Куценко. Где ты там, Саша?
— Здесь, командир, — шагнул вперед смуглый прапорщик с широким лицом якута, за цвет кожи почему-то прозванный эфиопом, хотя в его родословной архангельского помора и в помине не было ни якутов, ни эфиопов.
— Проверишь у всех приборы ночного видения, — распорядился Кондратюк. — У Голицына что-то барахлит. Первые двое, у кого приборы окажутся не в порядке, остаются со мной. Нас все-таки пятеро, так что не потеряются. Если еще у кого-то неладно с приборами, тех распределим по группам. И вот что. Здесь не учения по выходу к намеченной цели за определенное время, где командир группы имеет право растягивать привал, сколько хочет, лишь бы в указанный срок быть на финише. Нам надо двигаться единым фронтом, на одном уровне, не отставая и не забегая вперед, чтобы никто не смог проскочить между нами. Поэтому на привалы — десять минут в конце каждого часа ходьбы. При остановке на день серединные группы просто показывают рукой расположение фланговых троек.
Еще двое суток, растянувшись по фронту, ночами шли, а днем изнывали от сорокаградусной жары люди Кондратюка. Никто не отстал, не сбился с пути, все точно и в срок выходили на указанный рубеж. Поступили три радиограммы от подполковника Жилина, в которых сообщалось одно и то же: на засады беглец не вышел, в поле зрения агентуры, находящейся в расположенных по маршруту группы кишлаках, не попадал.
Следующая, пятая ночь, по расчетам, должна была стать последней ночью поиска. Как раз поэтому Кондратюк, поразмыслив, решил поступиться временем, чтобы иметь больше шансов выиграть в конечном счете. Теперь уже было ясно, что подполковник идет только ночами. Хорошо вести наблюдение, находясь в засаде, особенно днем. А ночью, когда больше смотришь вниз, чем вперед, чтобы не попасть в расселину, не оступиться, не подвернуть ногу на осыпи, когда голова занята мыслью, как бы выдержать до очередного привала, какое уж тут наблюдение! Да еще пользуясь далекими от совершенства приборами ночного ведения. Однако через этот прибор куда легче и просто разумнее наблюдать, сидя в засаде. Подполковник должен был быть где-то близко, на подходе, если, конечно, не погиб или где-то не затаился до времени, как был обязан предполагать командир.
— Тимохин, Гамов, — позвал майор и, когда прапорщики подошли, распорядился: — Сейчас отправитесь, разумеется, скрытно, ты, Сергей, — кивнул он Гамову, — наверх к Малышеву, ты, Андрей, — вниз к Савченко с приказом. К Марьясину и Черных, как я уже распорядился раньше, они пошлют своих людей, а вы, не задерживаясь, обратно. Приказ таков. Этой ночью не идем, а остаемся на месте. Будем поджидать подполковника здесь. Наблюдать беспрерывно. Днем один отдыхает, двое бодрствуют. Ночью наблюдают все. Сейчас же сменить форму на афганские хламиды. Если придется брать беглеца, чтобы не прозвучало ни слова по-русски. А так как у нас местный язык знает только лейтенант Асадов, будем действовать молча. Чем черт не шутит, возможно он примет нас за моджахедов, к которым и удирает, и удастся взять его живым. Приказ должен быть выполнен неукоснительно. И все же спросите старших групп их мнение. Может быть, что-нибудь подскажут. Вы-то сами как думаете?
— Думаю, это правильный приказ, — командир, — сказал Гамов. — Ночью на ходу много не высмотришь. Может и проскочить между группами. Опытный ведь человек, профессионал.
— Поддерживаю, — кивнул Тимохин.
— Хорошо. Выполняйте, — распорядился Кондратюк. — Переоденетесь, когда вернетесь.
Он направился к Асадову, который внимательно осматривал в бинокль громоздящиеся впереди скалы.
— Слушай, лейтенант, — заговорил Кондратюк.
— Да, командир, — повернулся к нему Асадов.
— Ты мог бы сойти за афганца в течение дня?
— Конечно, — улыбнулся Мурад. — Я часто живу среди них.
Асадов не был профессиональным разведчиком. Просто, учитывая его знание языков и то, что внешне он вполне мог сойти за афганца, однажды его заслали к моджахедам. Получилось удачно. С тех пор его и стали использовать как разведчика в стане врага. Но он не имел права ни перед кем раскрываться. Однако ему очень хотелось оказаться хоть чем-то полезным этому жестко и вместе с тем уважительно относившемуся к подчиненным командиру.
— Считай, что ты этого не говорил, а я не слышал, — поняв, с кем имеет дело, сказал Кондратюк. — Тебя приказано использовать главным образом как переводчика. Но брать «языков» — дело хлопотное и неверное. Сам мог убедиться.
Минувшим днем лейтенант Черных обнаружил и приказал достать к командиру испуганного оборванного, но в добротной шерстяной накидке пожилого афганца. Эта накидка и вызвала подозрение Кондратюка, хотя он допускал, что тот вполне мог снять ее с убитого им соотечественника, поскольку при нем имелся отличный кинжал. Такого рода убийства были нередки. Убивали и за меньшее, чем добротный плащ. Прежде всего майор хотел знать, почему и зачем пленный оказался здесь, на большой высоте, куда моджахедам забираться и в голову не приходило. Асадов задавал вопросы на фарси, таджикском, узбекском, попробовал даже на осетинском. Тот не переставая что-то говорил на непонятном языке. Лейтенант внимательно вслушивался. Но в конце концов только развел руками.
— Ничего не понимаю, командир. Говорит на пушту, это ясно. В том языке не меньше двадцати племенных диалектов. У этого, кажется, гимзайский или афридитский диалект. Но от этого не легче. Нет, ничем не могу помочь.
— На нет и суда нет, — оказал майор. — Свободен, лейтенант. Асадов отошел, но ему было слышно, как, понизив голос, командир давал указания Гамову, Тимохину и доставившему «языка» Игнатову:
— Метрах пятистах позади мы прошли через расщелину. В ней замаскируете труп. Дотуда, конечно, пусть сам идет, не тащить. Не забудьте сверху забросать камнями. Сделайте все, как положено.