Смерть в рассрочку
Шрифт:
— Если вы хотите, чтобы я пополнил число ваших бесчисленных доносчиков, то мы не договоримся.
— Вот дела! — с наигранным удивлением воскликнул один из беседующих, обращаясь к двум своим коллегам. — Утопающему бросают канат, чтобы вытащить его из пучины, а он, захлебываясь, заявляет, что канат не продезинфицирован.
— Значит, вы не желаете помочь людям, которые помогли вам избежать мировой огласки ваших сексуальных похождений? — заговорил второй. — Отказываетесь сотрудничать с органами, призванными защищать интересы страны?
— Знаете, мне приходилось читать, как в периоды сталинских репрессий следователи из вашего же ведомства, не добившись от арестованных признания их несуществующей вины, заявляли: «Как коммунист вы должны это сделать, потому что это нужно для партии». И находились даже очень неглупые люди, которые подписывались под явной клеветой на самих себя.
— А где вы в нашем случае видите клевету?
— Разве шантаж лучше?.. Что касается защиты интересов страны, то защищать их является содержанием моей работы.
— Может быть, правильнее будет сказать в прошедшем времени? — спросил один из присутствующих.
— Что ж, пусть будет так, — заявил окончательно пришедший в себя Максим.
Когда Скрипуну доложили, что объект не только не проникся сознанием своего ничтожества, а успел оклематься и даже начинает показывать зубы, тот коротко приказал: «Добивайте».
Тон беседы сразу резко изменился, и Максим понял, что теперь за него берутся всерьез.
— Ну, хватит из себя целку строить. Тем более, после таких занимательных постельных курбетов, — насмешливо сказал старший в тройке, кивая на все еще лежавшие перед Максиме фотографии. — Хотя это можно объяснить чрезмерной половой потенцией. А чем ты объяснишь вот это, дипломат хренов?
Он сунул ему под нос свидетельские показания отечественных и канадских наркоторговцев, утверждающих, что именно Максим Ермолин, ответственный работник советского посольства в Канаде был связующим звеном между советской и канадской наркомафией. Прочитав документы, Максим обвел взглядом сидящих в кабинете людей и растерянно сказал:
— Но это же фальшивки.
Присутствующие засмеялись. Потом посыпались реплики.
— Другого ответа мы и не ждали. Нет, приятель, любая экспертиза признает подлинность этих документов. И любой суд отправит тебя лет на пятнадцать кормить вшей на нарах и чесать пятки паханам.
— С такой привлекательной внешностью любой активный педик захочет сделать его своей «девицей». Глядишь, еще передерутся.
— Вот, значит, как ты, сука продажная, защищал за рубежом интересы страны! Значит, вот какое «содержание твоей работы»!
— И знай, что за твои половые извращения с этой канадской прошмандовкой ты рискуешь не только своей карьерой, за эти дела и твоего папашу выметут из ГРУ поганой метлой. Да и мы еще поинтересуемся, не работали ли вы на пару.
— А если содержание этих, учти, подлинных документов действительно кем-то сфабриковано, то суду это надо еще убедительно доказать. Голословному отрицанию там грош цена. А кто будет доказывать? Ты? Каким образом? А нам доказывать какой интерес?
— Оказался ты, парень, в дерьме по самые уши, можно сказать, уже захлебываешься. И не мечтай выбраться.
— Без нашей помощи.
— А с какой стати нам ему помогать? Он ведь нам помогать не желает. Или желаешь?
— А если пожелаю? — глухо спросил Максим.
— Тогда другое дело, другой разговор. Тогда мы можем не дать ход этим документам.
— Следовательно, вы знаете, что это фальшивки?
— Ну, опять за рыбу деньги! Да откуда нам знать! Но мы люди рациональные и знаем, что в лагере или тюряге для нас ты ни малейшей ценности не представляешь. А находясь на свободе, можешь быть полезен: ты — нам, мы — тебе.
— Что от меня требуется? — спросил Максим.
— Оставьте нас вдвоем, — обратился старший к коллегам. И, когда те вышли, заговорил. — Только не вскакивай и не брызгай слюной от возмущения. Речь пойдет о твоем отце, генерал-майоре ГРУ Анатолии Павловиче Ермолине. Спокойно! — подняв руку, прикрикнул он, видя, как вскинулся Максим. — Упаси бог, его никто ни в чем не подозревал и не подозревает. Я не имею права раскрывать, зачем это нужно, но мы хотим как можно больше знать о твоем отце. А кто об отце может знать больше, чем его сын?
— Можете считать, что я уже достаточно запуган, и ко мне снова можно обращаться на «вы», — усмехнувшись, сказал Максим. — И, может быть, вы, наконец, скажете, как к вам обращаться?
«Что-то наш босс недомыслил с этим парнем, — с удивлением взглянув на Максима, подумал старший. — Интеллигент-то он интеллигент, но мужик крепкий».
— Хорошо, — улыбнулся он, — будем на «вы». Зовут меня Аркадий Степанович, фамилия Ульев, звание подполковник.
— Значит, вы, Аркадий Степанович, предлагаете мне доносить на своего отца?
— Информировать, — поправил подполковник. — Так уж и быть, возьму на себя ответственность и немного приоткрою завесу. Вы будете информировать нас для его же пользы.
Как ни отчаянно было положение Максима, он не мог удержаться от смеха.
— Ну, вот что! У тебя есть выбор, — снова сбиваясь на «ты», жестко заговорил Ульев. — Или до конца дней мотаться по лагерям и тюрьмам или оставаться на свободе, получать повышения по службе и сотрудничать с нами. А разболтаешь кому-нибудь, тогда за разглашение государственной тайны, сам понимаешь, по всей строгости советских законов…
— А тебе не кажется, что в этом отнюдь не богоугодном заведении само упоминание о законе кощунственно? — спросил Максим, интонацией выделив обращение «тебе».
— Ты, я вижу, опять оклемался, — с интересом глядя на собеседника, заметил Аркадий Степанович. — Хамить начинаешь. Так как, будем сотрудничать?
— Не будем, — ответил Максим.
— Ладно. Сейчас тебя отведут в камеру. Там будет время подумать. О работе не беспокойся, согласуем. Надеяться на то, что твое начальство тебя выручит, глупо. Ваша контора — это, можно сказать, наша вотчина. Сестре твоей — к тебе ведь приехала сестра из Новосибирска — сообщат, что ты срочно убыл в командировку. Насколько она окажется длительной, зависит исключительно от тебя самого. Как только захочешь вернуться из «командировки», сообщи коридорному.