Смерть внезапна и страшна
Шрифт:
– Я усомнилась в том, что они найдут преступника. Подобное случается отнюдь не всегда.
– Действительно, – согласился Оливер. – Благодарю вас, леди Калландра. У меня больше нет к вам вопросов.
Но, прежде чем судья успел отпустить свидетельницу, со своего места вновь поднялся обвинитель:
– Леди Калландра, считаете ли вы, что на этот раз полиция нашла правильный ответ?
– Я протестую! – немедленно воскликнул адвокат. – Мнение леди Калландры, при всем моем уважении к ней, не является профессиональным и не относится к нашему делу.
– Мистер Ловат-Смит, – судья Харди чуть качнул головой, – если
Уилберфорс опустился на свое место, сжав губы и стараясь не глядеть на оппонента. Тот улыбнулся, не испытывая, впрочем, удовлетворения.
Ловат-Смит вызвал следующего свидетеля, инспектора Дживиса. Бесспорно, полисмену не раз приходилось давать показания перед судом – во всяком случае много чаще, чем всем остальным, – однако он казался чужим в этом зале. Высокий белый воротничок чересчур стискивал его горло, а рукава оказались на дюйм короче, чем следовало бы.
В своих показаниях инспектор ограничился установленными им фактами, не добавляя ни своих эмоций, ни мнения. Но присяжные словно впитывали каждое его слово, и только раз-другой некоторые из них оборачивались, чтобы посмотреть вверх, на сэра Герберта.
Рэтбоун подумал, не вступить ли в перекрестный допрос. Впрочем, Ловат-Смит может вынудить его ошибиться. Свидетельств Дживиса адвокат опровергнуть не мог, и сами по себе они ничего не предоставляли защите.
– У меня нет вопросов к свидетелю, милорд, – проговорил Оливер, заметив удивление на лице Уилберфорса.
В качестве следующего свидетеля обвинения выступал хирург из полиции, определивший время и причину смерти убитой. Его выступление оказалось очень формальным, и Рэтбоуну нечего было у него спросить. Внимание его рассеивалось, и адвокат принялся разглядывать присяжных. Лица их были свежими, внимательными, и они старательно ловили каждое слово. А ведь через два-три дня они станут выглядеть совершенно по-другому! На лицах появится утомление, внимание расслабится… Присяжные начнут раздражаться, проявлять нетерпение и перестанут следить за показаниями. Они уже составят собственное мнение о том, виновен сэр Герберт или нет, и будут разглядывать зал, как это делает сейчас Оливер.
Последним перед перерывом на завтрак Ловат-Смит вызвал миссис Флаэрти. Побледнев от ответственности, та поднялась на место свидетелей, весьма осторожно ступая по ступенькам и задевая черными юбками поручни с каждой стороны… Ну, в точности пожилая домохозяйка в пыльном бомбазине! [12]
На взгляд Рэтбоуна, старшей медсестре не хватало только ключей на поясе и расходной книжки в руке. Она повернулась к суду, каждой чертой своего лица выражая неодобрение и оскорбленное достоинство. Необходимость представать в подобном месте перед людьми раздражала эту женщину: уголовные дела были ниже достоинства респектабельной особы, и она никак не рассчитывала когда-либо оказаться в подобном положении.
12
Бомбазин – шелковая ткань обычно черного цвета.
Уилберфорс явным образом развлекался, допрашивая эту свидетельницу. Лицо его выражало лишь глубокое уважение, а манеры были безукоризненными, однако Оливер достаточно хорошо
– Миссис Флаэрти, – начал он негромко. – Насколько мне известно, вы являетесь старшей сестрой Королевского госпиталя?
– Да, – мрачно отвечала свидетельница. Она явно собираясь что-то добавить, однако потом остановилась.
– Очень хорошо, – согласился Ловат-Смит. Его не воспитывали гувернантки, и он никогда не лежал в госпиталях, поэтому сердитые пожилые дамы не пробуждали в нем трепета, знакомого многим его коллегам.
Как-то поздно вечером за бутылкой вина, во время редкого совместного отдыха он признался Рэтбоуну, что посещал школу на окраине города, а потом попечитель, подметив его способности, оплатил мальчику хорошее образование.
Теперь же обвинитель ровным взглядом глядел на миссис Флаэрти:
– Не проявите ли вы, сударыня, достаточно любезности, чтобы сообщить суду, где находились примерно с шести утра того дня, когда Пруденс Бэрримор приняла смерть, до того момента, когда вы услыхали об убийстве? Заранее благодарю вас.
Ворчливым голосом медичка сообщила все, что он хотел узнать, во всех подробностях. Затем в ходе последовавших продолжительных расспросов миссис Флаэрти сообщила суду, где находились в тот день почти все остальные сестры, а также чем был занят священник и ассистенты хирурга.
Защитник не вмешивался и не оспаривал ни одного факта. Было бы глупо привлекать внимание присяжных к слабости своей позиции, сомневаясь в том, чего он не мог оспорить.
Пусть суд полагает, что он сдерживается, отложив смертельный удар на потом. Оливер откинулся на спинку кресла и с легкой улыбкой изобразил на лице спокойный интерес.
Он поймал на себе взгляды нескольких присяжных, а потом и Ловат-Смита и понял, что они гадают, когда же начнется сражение. Кроме того, все время от времени поглядывали на сэра Герберта, замершего на скамье подсудимых. Хирург был очень бледен, но терзал ли этого человека ужас или мучительное сознание собственной вины, по его лицу сказать было трудно. Рэтбоун приглядывался к нему, а Уилберфорс тем временем извлекал из миссис Флаэрти все новые и новые подробности. Стэнхоуп слушал внимательно, но без явной заинтересованности. Он казался вполне спокойным, сидел с прямой спиной и держал руки перед собой на поручнях. Все, о чем рассказывала сестра, было уже известно и не представляло особого интереса для суда. Герберт никогда не отрицал своего присутствия в госпитале, а миссис Флаэрти исключила из числа тех, кто мог совершить в тот день убийство, лишь ряд малозначительных персон, никогда и не являвшихся подозреваемыми.
Судья Харди объявил перерыв. Выходя, Ловат-Смит оказался возле Рэтбоуна, и в его любопытствующих глазах поблескивал интерес.
– Что заставило вас взяться за это дело? – спросил он негромко с явным сомнением в голосе.
– Как это – взяться? – Адвокат глядел прямо перед собой, словно бы не слыша вопроса.
– Но дело совершенно ясное, дорогой мой! Вы не можете его выиграть! – Уилберфорс замедлил шаг. – Письма полностью обличают его.
Оливер повернулся и одарил его ласковой ослепительной улыбкой, открывшей великолепные зубы, но ничего не сказал.