Смерть за хребтом
Шрифт:
Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в сытое общество. Когда он понял это окончательно (начальником поисковой партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.
Получив квартиру в построенном им доме, Сергей занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то, еще чем-то и всегда без “волосатой лапы” и поэтому сидит сейчас передо мной в этой дыре, и “пусты кошельки упадают с руки”. Но я хоть смылся вовремя, а он, связанный по рукам и ногам диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), вынужден был не только оставаться в этой разоренной, растерзанной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью, одели наспех в маскировочную форму, дали оружие и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях... И забыли. Без продуктов, без палаток, без какого-либо плана действий, они сидели на подножном корму 34 дня...
– Нас всех надули, – сжав кулаки, говорил мне Сергей в заключение рассказа. – Воспитали строителями коммунизма, а сами тихо, тихо построили общество, где пели одно, а делали другое. Потом они построили еще одно общество, где Родина нужна лишь для продажи, и где, чтобы не испытывать постыдных последствий честного труда, надо обманывать и воровать! А открытые и разведанные нами, геологами, богатейшие месторождения и построенные на них гигантские горно-обогатительные комбинаты и нефтегазодобывающие комплексы? Все они непонятно как стали собственностью бывших пассажиров черных “Волг”! А мы, – продолжал Сергей, распаляясь, – те, которых с музыкой и почестями посылали на целину, магистрали, плотины, в тундру, тайгу и пустыню, стали никому не нужны. А сколько нас осталось теперь без крова, без копейки, без родины? Наших родителей вынуждали ехать на национальные окраины руководящие органы или голод. Моя, вот, матушка в тридцатых годах получила в родном Донецке повестку, в которой ей предписывалось через двадцать суток приступить к обязанностям секретаря-машинистки в милиции г. Курган-Тюбе Таджикской ССР...
– А мой дед и бабушка смылись в Среднюю Азию от сталинских репрессий... – рассматривая стакан на просвет, вставил я фразу в этот монолог, хорошо заученный и часто произносимый многочисленными жертвами перестройки.
Озадаченный моим равнодушным тоном Сергей поискал что-то у меня в глазах и, не найдя, с досадой махнул рукой и замолк.
– Не сердись, Серый! – извинился я со смехом. – Что толку плакаться? Еще немного и владельцы “Мерседесов” и нефтегазовых месторождений друг друга перестреляют. Оставшиеся эмигрируют. За ними мы двинем. Через двадцать лет полмира будет говорить по-русски... Знаешь, однажды ходил на какие-то танцы во дворец какой-то культуры, но девиц, хотя бы в сумраке симпатичных, не оказалось. И я пошел по дворцу гулять. И смотрю, по пути баб клевых все больше и больше появляется, ты не подумай, что я с портативной фляжкой шел. А потом, смотрю, вообще красавицы пошли. И когда и вовсе у меня слюнки потекли, объявление на стене увидел: “Отбор и аттестация невест производится в комнатах: 302 (на Запад), 303 (в страны арабского мира), 304 (Япония и Юго-Западная Азия)”. А ты говоришь, в Москве – Париж...
– Слушай, а как ты в Москве прописался? – переменил Сергей тему разговора. – Твои знакомые многое говорят...
– Целая история. Раньше даже неловко было рассказывать, а сейчас... Сейчас все выглядит в другом свете. В общем, после окончания аспирантуры оказался я самым настоящим бомжем. К матери меня не прописывали, запрещено законом, а в моей квартире в Душанбе жила Ксения с сыном и еще кем-то. На Новый год прилетел туда, думал встретить его с сыном. Да и с нею, что скрывать? А она на свои деньги мне билет обратный купила и 31-го в Москву отправила...
И что мне было делать? Пришлось жениться... У сестренки подружка была... Крыска-Лариска... Клевая, симпатичная, можно было бы сказать – прелестная, если бы не вес в девяносто килограмм при росте метр пятьдесят. Но симпатичная, особенно мне нравилась ее маленькие, аккуратненькие такие ступни с детскими розовыми подошвами... Ну, короче, сам того не желая, влюбился по уши и предложил ей руку и сердце при условии, что она похудеет хотя бы на пуд.
Через три месяца супружества она стала весить пятьдесят килограмм, и мужики стали на нее оглядываться, а швейцары в кабаках – говорить мне комплементы. Я же стал подумывать, что детки от нее получились бы премиленькими...
Но тут позвонила Ксения из Душанбе... Ей кто-то накапал, что я женился и балдею от избытка жизни и нахлынувших чувств. И сказала, что если я не приеду хотя бы на день, она отравится и Вальку отравит. Вижу по глазам – веришь... Знаешь ее. Ну, я сдал полтора литра крови и взял за них отгулы. Жене сказал, что еду на пять дней в турпоездку в Ригу и Цесис, сбросить неимоверную усталость от трехлетнего подряд корпения над субгениальной диссертацией и улетел с одним дипломатом. А по приезде меня ждала повестка в суд на признание брака недействительным ... На чемодане со шмотками и зубной щеткой.
Можно было, конечно, все уладить, я хотел, но обиду свою и непонимание с ее стороны пересилить не смог. И снова стал бомжем и через месяц должен был вылететь с работы: это Крыска-Лариска постаралась, письмо на пяти страницах в отдел кадров тиснула, что без прописки я и сволочь голимая. В Душанбе дороги назад не было... Пришлось жениться. Но на этот раз без секса и эротики... И всего за пятьсот рублей эпохи развитого социализма...
– Все это ты вовремя сделал... – задумчиво закивал головой Кивелиди. – Но только сдается мне, что Лариска тебя не за поездку к Ксюхе турнула. Ты ведь говорил, что она здорово похорошела? А как баба тридцать килограмм сбрасывает, она и пахнуть по другому начинает... Не кислым жиром, а фиалками... Что-то тебя, Черный, все бросают...
– Да, ты прав... – вздохнул я. – Бросают... Зануда я. Но, знаешь, что интересно – все они ко мне очень неплохо до сих пор относятся... Благодарны за что-то...
– За то, что ушел?
– Нет. Понимаешь, наверное, за то, что был неравнодушен. Вот с Веркой все время ссорился по поводу ее гардероба. “Это тебе не подходит, это портит, а в этом ты похожа на селедку пряного посола”. Это ее обижало, она матери жаловалась, а тесть говорил: “Плюнь, дурак, что ты лезешь? Пусть ходит хоть в картофельных мешках с оборками”. А я не могу так. Как увижу, что себя испортила, опять лезу...
– Равнодушнее, дорогой, равнодушнее надо было. И все было бы хорошо...
Разговор сломался, мы закурили и стали думать, что делать дальше. И тут на свободное место рядом с Сергеем упал мужик с тремя чистыми стаканами в руках. На лацкане его засаленного пиджака был приколот большой белый круглый значок с отчетливой красной надписью “МЕНЯЮ ЖЕНУ НА ШИФЕР”.
Он был ликом ужасен и вровень с нами пьян. Похож был на высохшего от скудной закуски алкоголика-дизелиста, одного из тех, кто хоть на месяц, но скрывается в геологоразведочных партиях от неодолимой тяги к спиртному.
Из первых его слов мы узнали, что он действительно был бульдозеристом, а потом и горнорабочим в Гиссарской геолого-съемочной партии, работал на участке Пакрyт и на Кумaрхе.
– Послушай, послушай, дорогой! – услышав о Кумархе, воскликнул я. Что-то в лице собеседника показалось мне знакомым. – Ну конечно! Кажется, я тебя, голубчик, припоминаю! В 77-ом, да, в 77 году, где-то в августе, ты неделю или даже меньше работал на Восточном участке?
– Да, вкалывал до пердячего пара. Пока Варакин меня не выпер.