Смерть за хребтом
Шрифт:
– Для доставания души... Вот, к примеру, два слова: Весна... и Ночь... Впусти их в себя и они, обнявшись, отзовутся ночной свежестью... Трепетным ожиданием земного... И эти же слова могут встать друг против друга, и Ночь станет... мраком... концом... безнадегой... И, наконец, это сочетание само по себе красиво. И знаешь почему?
– Похожи они чем-то... Эти слова...
– Точно! Слог “на” в слове Весна и “но” в слове Ночь. Эти слоги друг с другом перекликаются... На! Но... На! Но... Чувствуешь, тут есть еще и подсмысл! Весна: “На!!!” Ночь: “Но...” А еще вот японские стихи с этими словами:
Покоя не могу найти я и во сне,
С тревожной думой не могу расстаться...
Весна
Но сниться нынче мне,
Что начали цветы повсюду осыпаться [75] .
Красивые слова, да? В них все, о чем я тебе только что говорил. Прочитаешь их и... и чувствуешь себя бутылкой, в которой что-то было... Сухие стенки ее внутренние, чувствуешь. И чувствуешь, что на дне еще что-то осталось, плещется... Пошли, что ли? Развели тут лирику на могиле. Сергей, вон, злится, рукой нам машет.
75
Танка японского поэта Отикоти Мицунэ в переводе А. Глускиной.
– Заливаешь ты... Лагман на уши вешаешь... – минуты через две услышал я сзади задумчивый голос Феди. – Если стихи эти япошка написал, то Весна и Ночь по-японски наверняка по-другому звучат. Без “На” и “Но”...
– А какая тебе, дорогой, разница? В стихах читатель – соавтор. Будешь в японском оригинале читать – другое найдешь. Или придумаешь... Если ищешь что-то ...
– А чего искать-то? Ты, вот, многое нашел?
– Да ты прав... Но я понял – главное не останавливаться, надо бежать, чтобы не успеть разглядеть, привыкнуть, разочароваться... И не прав ты – нашел, и буду находить. Приемник в палатке крутишь – чушь собачья, и вдруг какая-нибудь музыка войдет и растворит все вокруг начисто. И тоску, и дым “Памира”. Или листаешь книжку от скуки, все так себе, и вдруг “прямо в душу грянет” несколько волшебных строк. И все в жизни похоже на такую книжку с единственной твоей строфой. Короче, Федя, надо идти куда-то. Жизнь надо измерять шагами... В разные стороны... Пошли...
Санитарный вертолет летел над перевалом Арху. Увидев обгоревшие обломки вертолета Ходжи Насретдина, Абдурахманов испытал чувства, близкие чувствам, испытанным нашими баскетболистами при завершении финального матча Мюнхенской олимпиады [76] .
Одного же круга над Уч-Кадо было достаточно, чтобы чувства эти сменились чувствами сакраментально проигравших американцев – наметанным глазом Тимур углядел опрокинутые ступы, покосившуюся бутару, белые полоски кварцевого шлама, распространившиеся далеко вниз по ручью...
76
После финального свистка, возвестившего победу американской сборной, было обнаружено, что не доиграно две или три секунды. Этих секунд нашим хватило.
– Это Кивелиди с Черновым! – заревел он, ожесточенно ударяя головой по иллюминатору. – Они опередили, опередили меня!
Рискуя людьми, он заставил пилотов посадить вертолет на небольшой площадке над штольней. Выпрыгнув из еще не приземлившейся машины, он сбежал вниз и увидел, что штольня обрушена... И понял, что до оставшегося золота ему не добраться и все, что он может из своего «Золотого дела» выцедить, так это значок “Первооткрыватель недр” от благодарного правительства Таджикистана. Плача, он ходил по промплощадке и вокруг бутары и выискивал на земле крупицы золота. Когда драгоценного металла набралась полная пригоршня, он сел над ручьем и, уткнувшись лицом в золото, зарыдал...
Первый пилот и наемники нашли Тимура лежащим в ручье лицом вверх. Покрасневшие его глаза смотрели в голубое небо немигающим взглядом. Наемники вытащили хозяина из воды и посадили под бутарой. Когда Абдурахманов пришел в себя, вертолетчик, виновато улыбаясь, сказал ему:
– Тимурджон, мы должны лететь. В республике опять очень большой тарарам начался – по рации передали, что Оманкельдыев опять поднялся, и скоро будет на Анзобе. Очень много убитых и всем вертолетам приказано срочно возвращаться в Душанбе... Пошли в машину, дорогой...
– Нет! – спокойно и твердо ответил Абдурахманов. – Мы остаемся здесь и найдем этих шакалов!
Чуть не доходя до поворота на Зидды, мы нашли небольшой ручей, звонко булькавший в густой, не стриженной еще баранами траве. Двадцатью метрами ниже тропы он выбирался из зелени и, резво проскочив между двух желтых скал, каскадами небольших водопадиков устремлялся, вниз, к Ягнобу. Кругом, то там, то здесь, испуганно вертя головами, стояли у своих нор оранжевые сурки.
– Давайте остановимся у тех скал! – предложила Наташа, завороженная красотой и живым спокойствием этого райского уголка. – Здесь так мило!
– Ты это здорово придумала! Одобряю! – согласился я. – Попить чаю на этой чудненькой поляне под волшебные звуки горного потока... Вот только правая из этих рыжих скал выдает от 1500 до 2000 микрорентген в час... Это, конечно, совсем не опасно, но на самой верхушке левой скалы, вон там, где черное пятно, мой радиометр зашкаливало...
Массовые поиски – так в советские времена назывались тотальные поиски месторождений радиоактивного сырья. Каждый геолог Мингео СССР, чем бы он не занимался – цветными и редкими металлами, строительными материалами, любым минеральным сырьем, – обязан был в маршрутах таскать с собой радиометрический прибор СРП весом около четырех килограммов и с датчиком, размеры, которого лишь немного уступают размерам гранатомета “Муха”. Хорошо, если у вас есть маршрутный рабочий, и можно кинуть все это сокровище на дно его рюкзака. А если нет, то прибор, висящий на шее на грубом брезентовом ремне, будет совершать замысловатые движения вокруг вашей вертикальной оси, датчик станет в самые затруднительные моменты выскальзывать из рук, а его метровой длинны кабель примется обвивать все, что только можно обвить... Приборы эти было необходимо регулярно калибровать, для этого в полевых отрядах нужно было держать бездельников геофизиков и эталоны. Последние, хранившиеся в тяжелых свинцовых капсулах, легко прорывали днища вьючных сум и рюкзаков и постоянно терялись. И тогда весь персонал партии неделями занимался прочесыванием предполагаемого места или мест потери...
...А на это место я, по мере возможности, приводил студентов-практикантов. Лечить их от радиобоязни... Сунешь зеленому третьекурснику радиометр в руки и попросишь сделать профиль отсюда и до тех скал. Сначала шли, цветочками любовались. Потом радиометр начинал трещать, и шаги их становились все короче и короче. Обычно это кончалось тем, что студент, не решаясь вплотную приблизится к радиоактивной аномалии, становился на одну ногу и, откинув для равновесия другую, пытался дотянуться датчиком до того черного пятна... А некоторые юнцы, услышав треск, время от времени сливающийся в единый дребезжащий звук, в панике бросали прибор и убегали в лагерь, и уезжали потом от греха подальше с первой же вахтовкой...
– На какой шкале зашкаливало? – спросил Сергей, усомнившись в моих словах.
– На третьей СРП-68... – ответил я.
– Так надо бежать отсюда скорее! – забегав глазами по сторонам, встревожилась Наташа. – Мы же облучимся!
– Зачем? – пожал плечами я. – Рядом с теми скалами можно, не поднимая задницы, неделю чай пить. Через месяц, может, и наберешь какую-нибудь существенную дозу. Лишь бы внутрь ничего не попало. А так – чепуха.
– А мы туда и не пойдем, – решил Сергей. – Не будем пугать слабонервных девушек и присоединившихся к ним товарищей. Мы здесь перекусим. Там, конечно, интереснее было бы, острее, но времени на запоминающиеся экскурсии у нас нет.