Смерть за хребтом

Белов Руслан

– А если мальчик? Они ведь верх писают? Фонтанчиком? Неужели их на животе все время держат?

– Если мальчик, то пиписка турубка одевают. И он в этот турубка все время писает, пока ходить не будет.

– Да... – протянула озадаченная Наташа, оглядывая неровные каменные стены, сырой земляной пол и запотевший потолок. – И тут детки бегали, а самый маленький лежал с голой попкой в этой колыбельке и писал в трубку. И горько плакал...

В это время ливень ослаб, а через минуту и вовсе прекратился. Дырявую сланцевую крышу сразу же заткнула небесная синь.

Мы высыпали наружу и, сломав на дрова оконные и дверные рамы одного из обвалившихся домов, разожгли на галечном берегу костер. Однако, как только он разгорелся, его пришлось перенести повыше – река угрожающе вздулась, и воды ее все ближе и ближе подбирались к нам.

Через двадцать минут наша одежда практически полностью высохла, и мы смогли продолжить путь.

Перед уходом предусмотрительный Бабек срубил с тальника, росшего посередине кишлака, несколько стоек для палаток и пару толстых сухих ветвистых сучьев на костер. Стойки он вручил нам в качестве временных посохов, а сучья прикрепил за комли к бокам одного из ишаков.

Уходя из кишлака, я оглянулся, чтобы напоследок еще раз проникнутся его очарованием. Но в глаза бросился тальник с обрубленными и обломанными ветвями. Вот так вот всегда... “Перед нами все цветет, за нами все горит”...

Когда мы отошли от кишлака метров на пятьсот и начали взбираться на надпойменную террасу, Бабек вдруг закричал, указывая пальцем в сторону Тагобикуля: “Смотри, смотри – мост ломался, в река падает!”.

Мы все враз обернулись и увидели корявые бревна, несущиеся в коричневом пенящемся потоке...

9. Последний привал. – Появляются гости. – Бабек спасает Фатиму. – Банкет на пленэре.

Меньше, чем через час наш караван прибыл на место последнего привала. Свернув с зиддинской тропы вправо, мы очутились в узком уютном ущелье, в верховьях которого был перевал, вернее седловина, ведущая к Пиндару. Солнце уже падало к горизонту, горы, ожившие в косых его лучах, притягивали глаза своей спокойной красотой.

Люблю горы. Мне подолгу приходилось работать в тайге, тундре, пустыне и в промежутках между ними.

Тайга давит, в ней ты как пчела в густой и высокой траве; она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда ободранный колючками аралии и элеутерококка, облепленный энцефалитными клещами вываливаешься из нее на высокие, изумительно красивые берега Японского моря.

А тундра... Я знал людей, которые подолгу рассказывали о прелестях ее просторов. Но любоваться ей лучше с вертолета, как впрочем, и пустыней – они не любят людей.

Землю оживляют горы... Горы – это музыка природы, главное ее движение... Эта музыка, зарождается в глубине Земли и все гладкое, ровное, поверхностное вздыбливается и устремляется к небесам. Да, на это требуются миллионы лет... И потому эту музыку не услышать, можно лишь почувствовать отдельные ее ноты, вернее отголоски этих нот – шум горного потока, гул землетрясения, шепот лавины!

Горы – это сама жизнь, в них есть верх, и есть низ. Ты стоишь внизу и знаешь – ты можешь подняться на самый верх, не в этом месте, так в другом. И наверху ты знаешь, что здесь ты не навсегда. Там это сразу становится понятным – наверху нельзя быть всегда. Не нужно быть всегда... Человек должен спускаться.

Как только мы развьючили ишаков, Сергей потребовал сдать ему все автоматные рожки и ружейные патроны.

– А появится кто из Дехиколона, один воевать будешь? – съехидничал недовольный его требованием Юрка.

– Буду, Юра буду! – решительно ответил Кивелиди, складывая боезапас в свой рюкзак. Все это я закопаю. Сначала – под своим местом у костра, потом – под спальником в палатке. Перепьетесь – передеретесь, постреляете друг друга, а зачем мне столько желтизны одному?

– Чему быть – того не миновать, – проговорил Житник себе в нос и, поворчав, улегся дремать на прогретой за день траве.

– Так, с последствиями предстоящего банкета Серый разобрался, – обратился я к друзьям, начавшим разбирать рюкзаки. – Теперь надо подумать о нем самом. Я имею в виду – чем закусывать будем? “Завтраком Туриста” под белым соусом от Фатимы?

– Евгений, давай я плов делать будем? Смотри, что у Фатима и у Нур в рюкзак был, – сказал Бабек, с улыбкой вытаскивая из вещмешка и рюкзаков увесистые целлофановые пакеты с рисом, морковью и луком.

– А масло, мясо?

– Масло тоже есть! – ответил Бабек, доставая из бокового кармана другого рюкзака хлопковое масло в бутылке из-под шампанского. – И мясо – баранина, два задний нога есть! Все есть! Нур мне говорил: “Люблю плов кушать!” И главный – хороший такой алюминиевый казанчик есть. На пятнадцать человек хватит!

Понятно, мы возражать не стали и принялись за дело. Пока Бабек с разбуженным и потому недовольным Юркой ходил ломать арчу на дрова (привезенных сучьев на приготовление плова не хватило бы), мы развьючили ишаков, закопали мешочки с золотом (да, теперь они нам казались не мешками, а мешочками – такие они были маленькие!) рядом с очагом и кое-как, на одну ночь, поставили две палатки.

Скоро посреди лагеря в очаге пылал костер, в казане кипело масло, повсюду распространялся многообещающий запах жареного мяса и лука. Лейла с матерью и теткой перебирали рис, Бабек ушел за водой к ближайшему роднику (вода в ручье после недавнего ливня была мутной), Юрка опять лег спать, а мы с Наташей развернули медпункт.

Я уже забинтовывал Федину голову бинтом, найденным в аптечке Нура, когда вдалеке на зиддинской тропе со стороны перевала появились двое.

Увидев их, Сергей бросился к прерывистой скальной гряде, отделявшей наш лагерь от становившейся слишком уж оживленной тропы; я побежал за ним. Мы залегли за камнями и стали ждать приближения неизвестных. Они только что скрылись за невысоким, но протяженным холмиком и должны были появиться из-за него минут через пять. В это время за нашими спинами послышался тяжелый топот и через пару секунд рядом со мной упал Юрка. Автомат у него был с рожком.