Смерть за хребтом

Белов Руслан

Мы так и сделали – встали у тропы, быстро вскипятили чайник, разогрели тушенку, поели, не торопясь, и потопали дальше.

На развилке зиддинской и анзобской троп мы свернули влево, на Зидды, и вышли на правый борт Тагобикуля. Тропа, прямая как струнка, шла по пологим краевым частям широких конусов выноса, спускавшихся с высоко вознесенной Тагобикульской интрузии. Двадцать лет назад я, на протяжении нескольких месяцев, почти ежедневно поднимался туда. Каждый день – полтора-два километра вверх. В любую погоду. Это очень просто – надо лишь сказать себе, что ты ишак, и не останавливаться...

Самой реки Тагобикуль с тропы видно не было – водный поток скрывался высоким обрывистым берегом, и лишь изредка порывы ветра доносили до нас ее шум. Примерно через три километра тропа свернула к бревенчатому арочному мосту через речку, и с крутого берега мы увидели Дагану.

Кишлак был красив: на склоне, спускавшемся к голубой пенящейся реке, среди нескольких старых тальников с наполовину высохшими ветвями, прилепились друг к другу приземистые дома-сакли, крытые сланцевыми пластинами; вокруг них ярко зеленели клеверные поля. И над всем этим высились не выгоревшие еще от летнего зноя горы, горы, подпирающие невероятно голубое небо, небо, наполовину завешенное клубами грозовых туч!

В верховьях Ягнобской долины до сих пор живут в таких кишлаках... В полудомах, полуземлянках. Ребятишками набитых – младшие на старших висят, из дверей по пятеро выглядывают. Босые, чумазые... В сенях – бараны с коровами... Бронзовый век в разгаре. По черному топили, пока на Кумархе геологоразведочные работы не начались и сварщики в каждый дом буржуек не наварили. И потянулись потом от Кумарха во все стороны ночные караваны с краденой соляркой...

“Вот люди! – подумал я, разглядев на окраине кишлака неизвестно зачем привезенную железную вентиляционную трубу. – Десять лет крали у нас все подряд: солярку, бензин тоннами, рудостойку кубометрами, если не вагонами, рукава вентиляционные, взрывчатку, рельсы, профильное железо, кабели, рудничные фонари, и, что самое обидное – на канавах крали брезентовые пробные мешки (видите ли, кислое молоко, или катыг по-местному, в них удобно приготавливать)! А мы взяли у них золота немного и сразу – на каторгу!”

Правда, что говорить, мешки большей частью крали интеллигентно. Идешь с лошадьми на канаву за отобранными накануне бороздовыми пробами и надеешься, что и на этот раз интеллигент украл. И не надо будет заново опробовать стометровой длины канаву. Потому что геологически грамотный вор высыпает пробы из мешка в отдельные кучки и сверху этикетки с номерами и интервалами опробования кладет и камешками их придавливает, чтобы ветер не унес! Знает, что проба без этих этикетки – всего-навсего груда камней! И тебе остается просто-напросто их ссыпать в предусмотрительно захваченные с собой мешки. А невежда высыпает пробы в одну большую кучу и тебе опять надо брать в руки зубило и кувалдометр и снова потеть весь день до позднего вечера, отбирая десятки пудовых проб...

К счастью, кишлак оказался необитаемым. Хотя некоторые дома и казались жилыми, было ясно, что использовались они скотоводами лишь в качестве летовок. Высмотрев среди них убежище от дождя, мы прибавили шагу – позади нас, угрожающе близко, грозовые облака уже поглотили горные вершины и, спускаясь к самой реке, соединялись там в единый, быстро приближающийся фронт.

Ливень дождался вступления нашего каравана на хлипкий, покосившийся мост, высоко, метров на пять, вознесшийся над безумствующей рекой и лишь затем разразился вовсю. Он падал сплошной стеной. Внизу под мостом от брызг не стало видно реки, по тропе, только что покрытой толстым слоем пыли, потекли коричневые ручьи.

Вмиг промокнув до нитки, мы бросились к кишлаку. Неожиданно шедший за мной ишак (это был Сильный) поскользнулся на одной из выстилающих мост сланцевых пластин, вздыбился и, толкнув Наташу, упал в воду. Наташа несколько мгновений балансировала на бордюрном бревне. К ней бросилась шедшая следом Лейла, схватила за руку, но удержать не смогла, оступилась, и обе они скрылись под мостом... Сергей, ковылявший последним, стремительно бросился к середине моста и солдатиком прыгнул вниз.

“И напрасно, – подумал я, быстро сбегая с моста. – Не найдет он их в воде. Волны высокие, да и дождь стоит стеной”.

Мосты в горах всегда строят в теснинах, в которых, естественно, скорость течения и глубина больше, чем в других местах. В частности, под этим мостом глубина реки была не менее трех метров. А двадцатью метрами ниже по течению начинался перекат корове по колено. К нему-то я и побежал с тайной надеждой узреть не раз уже виденную в подобных ситуациях картину.

И надежды мои оправдались! Ишак, заякоренный сползшими к заду мешками с золотом, сидел (буквально) на середине переката, сидел мордой к устью реки. Остальные трое потерпевших стояли вокруг него, держась за седло и вьючные веревки. Сергей гоготал и размахивал свободной рукой, девушки, похоже, тоже не грустили.

Вдоволь насладясь этой густо заштрихованной ливнем картиной, я полез в воду. Следом за мной пошел Бабек, к этому времени уже припарковавший ослов, благополучно миновавших мост. Вдвоем с ним мы вывели на берег девушек и тут же вернулись вытаскивать Сильного.

Как я и предполагал, спасение ишака оказалось весьма сложным делом. Осел отказывался стать на ноги, брыкался, крутил мордой. Короче, всем своим видом показывал, что ему хорошо и лучшего положения он для себя не желает. В конце концов, уже вчистую выдохшись, мы пошли на крайние меры: я и Бабек, став по бокам упрямого животного, приподняли намокшие и потому невероятно тяжелые вьючные укладки с золотом, а Кивелиди, сделав паузу, бросил увесистый камень, целясь в то место, где смыкались задние ноги и брюхо осла. Осел невообразимо обидевшись, мгновенно вскочил на ноги и побрел к берегу. Сергей же, отброшенный мощным толчком передних ног животного, упал в воду и скрылся с наших глаз.

Мы пошли за ним сквозь дождь и метров через десять увидели его, выковыривающего что-то из дна реки. Это был мой молоток! Старый добрый молоток! С наконечником, снятым с ледоруба, с наваренной муфтой, с ручкой из крепкого, витого иргая, пропитанной многократно машинным маслом! Двадцать лет назад, переправляясь вброд километром выше, я выпустил его из рук...

Выбравшись на берег, мы бросились к сакле с неповрежденной крышей. Рядом с ней топтался Житник, не пожелавший расстаться с золотоносными ишаками и потому мокнувший бок об бок с ними. Мы оставили ему Сильного, вошли в саклю и уселись в ней на корточках, изрядно потеснив Федю и менее дружелюбных женщин Среднего Востока. Освоившись, Наташа принялась недоуменно разглядывать помещение.

– Неужели здесь люди жили? – спросила она Бабека, подняв глаза к заплесневевшим потолочинам.

– Не только жил, но рожал тоже, – ответил он, протянув Наташе валявшуюся в углу разломанную детскую кровать-колыбельку. Деревянная, когда-то раскрашенная яркими красками, она притягивала взоры и рождала у девушек умиленные улыбки.

– А зачем тут отверстие посередине сделано? – рассматривая кроватку, удивилась Наташа.

– Детский жопа там торчит. Маленький матрас, простыня тоже с дырка делают. Удобный очень, когда дети очень многа. Ребенка прямо в дырка писает и какает. Мама не нада билье савсем менять... Еще ребенок мала кричит – никогда не мокрий...