Смертельные враги
Шрифт:
В неверном свете свечей Фауста огляделась и признала, что здесь вовсе не мрачно. Она вынула свечу из канделябра, подняла ее высоко над головой и тщательно осмотрела также потолок. Затем, по-видимому удовлетворенная результатами этого осмотра, она вернула свечу на место, вышла на середину подземелья и, нащупав у себя на груди крохотную коробочку, вынула ее и взяла оттуда маленькую пастилку.
Теперь, держа пастилку в руке, она размышляла: «Это мне продал Магни. Магни – человек Эспинозы. Он уже однажды обманул меня, дав вместо яда то, что было простым сонным зельем. Так можно ли доверять этой пастилке?.. Что за важность, в конце концов, на сей раз я приняла все возможные меры... Я хотела бы избавить его от слишком медленной агонии, но у меня нет больше времени ставить опыты. Начнем...»
Она зажгла пастилку, легонько подула на нее, чтобы огонек разгорелся, и положила медленно таявшее снадобье на пол посреди подвала. От него стали подниматься к потолку тонкие завитки голубоватого душистого дыма.
Когда Фауста вышла, к двери приблизился лакей и запер ее на два поворота ключа.
– Вы сейчас же отправитесь к реке и бросите в нее этот ключ, – приказала Фауста. – А завтра утром, едва рассветет, сходите за каменщиками, чтобы они накрепко замуровали дверь.
Лакей склонился в знак повиновения.
Поднимаясь обратно по лестнице, Фауста думала: «Пусть только он придет... ничто не сможет его спасти. Даже я... если бы вдруг у меня появилось такое желание».
В то время как лакей послушно устремился к близкому берегу Гвадалквивира, чтобы выбросить ключ в воду, Фауста направилась к комнате, где спала Жиральда.
– А теперь подготовим эту цыганочку, – прошептала она.
Пока Фауста отлаживает весь механизм задуманной ею ловушки, пока Центурион приступает к осуществлению ее замысла, Пардальян предается мирной беседе с друзьями.
Первые минуты ужина прошли в безмолвии. Шевалье весьма нуждался в том, чтобы восстановить свои силы, и, честное слово, занимался этим со всем возможным старанием. Когда голод был отчасти утолен, он, обратившись к дону Сезару, спросил между двумя глотками вина:
– А как случилось, что вы так кстати оказались на этой улице?
– Все очень просто. Мы с господином Сервантесом испытывали некоторые опасения по поводу беседы, которая должна была состояться у вас с королем. Не сговариваясь, около полудня оба мы оказались здесь – каждый полагал, что он встретится тут с вами. Однако вы все не возвращались из Алькасара, и потому мы пошли туда, надеясь если и не увидеть вас, то по крайней мере узнать там что-то такое, что нас успокоило бы.
– Вот как! – воскликнул Пардальян. – Вы беспокоились обо мне?.. И что же вы предприняли бы, если бы я не вернулся?
– Не знаю, сударь, – простодушно сказал дон Сезар. – Но уж наверняка мы бы не сидели сложа руки... Мы бы постарались проникнуть во дворец.
– Мы бы вошли туда, – заверил Сервантес.
– И что тогда? – спросил Пардальян, чьи глаза искрились радостным лукавством.
– Тогда бы им пришлось сказать нам, что с вами сталось... а если бы вы были арестованы, мы бы попытались освободить вас... Мы бы, в случае чего, и дворец подожгли, правда же, господин Сервантес?
Сервантес серьезно кивнул.
Пардальян одним духом опорожнил стакан (отличный способ скрывать свои чувства!) и с тем наивным и насмешливым видом, какой он принимал в минуты хорошего настроения... или волнения, сказал:
– Но, дорогой друг, ведь тогда в нем сгорел бы и я.
– О! – потрясенно отозвался дон Сезар. – Верно!.. Об этом я как-то не подумал!
– И потом, что за странная мысль!.. Прийти за мной во дворец – это величайшее безумство из всех, какие вы могли бы совершить.
– Что же, значит, мы должны были вас бросить? – возмутился Эль Тореро.
– Да нет... Но, черт возьми, проникнуть во дворец, чтобы вытащить меня оттуда!.. – пробурчал Пардальян.
И обращаясь к Сервантесу, продолжал:
– Скажите, дружище, как по-вашему: я живой или мертвый?
Сервантес и дон Сезар украдкой переглянулись.
– Что за вопрос, – сказал Сервантес.
– Нет, вы ответьте, – настаивал Пардальян, улыбаясь.
– Что за черт! На мой взгляд, вы вполне живы!.. И доказательство тому – жирная индюшка, которую вы с таким пылом поглощаете.
– Ну так вот, пусть это не вводит вас в заблуждение, – мрачно ответил Пардальян. – Я умер... вернее сказать, я живой мертвец... Вы можете мне не верить, но нынче днем я был надлежащим образом, по всем правилам заколочен в гроб, затем присутствовал на собственной заупокойной службе, а потом, как и полагается, был опущен в могильную яму... Что с вами, Хуана, душенька?
Вопрос был вызван тем, что бутылка, полная великолепного вина, выскользнула из рук Хуаны на плитки внутреннего дворика как раз в тот момент, когда шевалье объяснял, как и почему он оказался живым покойником.
– Ах! – воскликнула Хуана, покраснев и, очевидно, смущенная своей неловкостью. – Вы это правду говорите, господин шевалье?
– Ты о чем, дитя мое?
– Что вас сегодня заживо похоронили?
– Это такая же правда, мое милое дитя, как и то, что вам придется заменить бутылку, только что разбитую вами... к величайшему нашему сожалению, ибо эта восхитительная влага создана, чтобы утолять нашу жажду и придавать нам силы, а не для того, чтобы мыть ею плиты в этом дворе.
– Какой ужас! – вскричала Хуана; под проницательным взглядом шевалье она краснела все больше и больше.
Сервантес и дон Сезар невольно содрогнулись, и Сервантес прошептал:
– Чудовищно, невероятно!
Дон Сезар встревоженно спросил:
– И вы выбрались оттуда?
– Конечно... раз я здесь.
– Так вот почему вы показались мне таким бледным! – произнес Сервантес.
– Еще бы! Что вы хотите, дорогой друг, когда становишься покойником...
– Божья матерь! – пробормотала Хуана, перекрестившись.
– Не надо так дрожать, моя маленькая Хуана. Я, конечно, умер, но все-таки я жив... так сказать, живой покойник...