Смертельные враги
Шрифт:
Дон Сезар и Сервантес со шпагами в руках торопливо направлялись к темному зданию.
Случаю было угодно, чтобы они вышли к крыльцу.
Мы сказали – случаю. На самом же деле их подвел к крыльцу карлик, который в конце концов оказался впереди двух приятелей. Они следовали за ним совершенно машинально, быть может, сами не отдавая себе в том отчета.
В несколько прыжков они преодолели ступеньки и оказались у дверей. На секунду они остановились в нерешительности. На всякий случай Тореро поднес руку к щеколде. Дверь раскрылась.
Они вошли.
Серебряная лампа, подвешенная к потолку,
– О, черт! – прошептал восхищенный Сервантес. – Если судить по данному помещению, здесь живет по меньшей мере принц.
В отличие от приятеля, дон Сезар не терял времени на созерцание всех этих чудес. Увидев в нескольких шагах от себя портьеру, он приподнял ее и решительно прошел вперед.
Все трое очутились в том кабинете, где четвертью часа ранее Фауста передала карлику сумму в пять тысяч ливров, спрятанную им в тайнике на кипарисе.
Как и передняя, кабинет тоже был освещен – только не лампой, а несколькими розовыми свечами, дающими рассеянный свет; они были вставлены в массивный серебряный канделябр.
«На сей раз, – подумал Сервантес, – мы оказались в небольшом королевском дворце!.. Сейчас на нас нападут тучи вооруженных людей, переодетых лакеями.»
Волновался Сервантес как раз из-за подозрительно ярко освещенных комнат дома.
И вправду, если только не предположить, будто их ожидали и желали облегчить им задачу, – а подобное предположение было бы чистой нелепицей, – приходилось признать, что этот чудесный дворец обитаем. И владельцем столь роскошного жилища мог быть если уж не король собственной персоной, то по крайней мере знатный вельможа, окруженный многочисленной челядью – то бишь хорошо обученными вооруженным людьми. Помимо того, казалось очевидным, что этот вельможа еще не лег спать, иначе огни были бы потушены. Стало быть или он сам, или кто-нибудь из его людей мог появиться с минуты на минуту, и тогда, как легко было предположить, на непрошеных гостей градом посыпятся удары.
Однако же, если судить по изумительному великолепию этого жилища, его владельцем мог быть сам король, собственной персоной, и в этом случае положение вторгшихся сюда становилось ужасным, ибо, даже допуская, что они смогут выйти живыми и невредимыми из схватки со слугами, им все равно не удастся избежать королевского злопамятства, и скорый арест, за коим последует не менее скорая казнь, которая свершится втихомолку, навсегда излечат их от греха любопытства. Король куда более, чем обычные смертные, не любил, чтобы ему мешали в его приятном времяпрепровождении.
Предаваясь этим мало обнадеживающим размышлениям, Сервантес тем не менее ни на шаг не отставал от сына дона Карлоса. Оба они прекрасно осознавали, какой опасности подвергаются, и все-таки оба были исполнены решимости идти до конца.
Что касается дона Сезара, то освобождение Жиральды – а оно казалось ему более чем сомнительным – отошло для него на второй план. Пардальян, полагал Тореро, сражался с людьми, похитившими Жиральду, то есть рисковал своей жизнью ради их дружбы. Мысль, бывшая сейчас для него самой главной, заключалась в том, чтобы отыскать шевалье и если еще не поздно, вызволить из беды. Надо ли говорить, что недостойное желание покинуть
Для Сервантеса все обстояло еще проще. Он сопровождал своих друзей и должен был разделить все их несчастья, разумеется, он тоже готов был погибнуть, но не отступить.
Итак, принц и романист шли осторожно, но весьма решительно.
Из кабинета она попали в коридор.
Этот коридор, довольно широкий, как мы уже могли видеть, наблюдая за Фаустой, был – точно так же, как прихожая и кабинет – освещен; освещали его лампы, висящие на потолке на равном расстоянии друг от друга.
И – вокруг ни души, полное безмолвие. Невольно напрашивалась мысль о том, что обитатели этого жилища куда-то спешно бежали.
Тореро, шедший впереди, не раздумывая открыл первую же встретившуюся ему дверь.
– Жиральда! – крикнул он в порыве неудержимой радости.
И ринулся в комнату, а следом за ним – Сервантес и карлик.
Жиральда, как мы уже сказали, глубоко спала под действием одурманивающего снадобья.
Дон Сезар крепко обнял ее; встревоженный тем, что она не отвечает на его зов, он простонал в тревоге:
– Жиральда! Проснись! Скажи что-нибудь! После чего разжал руки, опустился на колени и сжал ее ладони. Девушка, которую он больше не поддерживал, откинулась на подушки.
– Умерла! – и влюбленный, страшно побледнев, зарыдал. – Они убили ее!
– Нет, нет! Клянусь телом Христовым! – живо воскликнул Сервантес. – Она всего лишь заснула. Посмотрите, как мерно вздымается ее грудь.
– Верно! – воскликнул дон Сезар, мгновенно переходя от глубочайшего отчаяния к самой неистовой радости. – Она жива!
В этот момент Жиральда вздохнула, шевельнулась и почти сразу же открыла глаза. Казалось, она ничуть не поразилась, увидев Тореро у своих ног, и улыбнулась ему.
Она сказал ему с величайшей нежностью:
– Мой дорогой сеньор!
Голос ее напоминал щебетанье птиц. Он ответил:
– Сердце мое!
И в голосе его слышалась любовь.
Больше они ничего друг другу не сказали – да и к чему лишние слова?
Они взялись за руки и, позабыв обо всех на свете, говорили друг с другом одними глазами, счастливо улыбаясь. Это была картина и восхитительная, и очаровательная.
Жиральда – во всем блеске юности, с сияющими глазами, ярким румянцем во всю щеку, жемчужными зубками и пышными черными волосами, украшенными алым цветком граната, – была удивительно хороша. А как же шел ей экзотический цыганский наряд: широкая шелковая юбка, яркий бархатный лиф – узкий, замечательно подчеркивающий талию, и огромная шелковая же шаль, обшитая тесьмой и помпонами!
Возможно они сидели бы так до бесконечности, безмолвно беседуя на языке влюбленных, если бы здесь не оказалось Сервантеса. Его сердце было свободно, поэтому, бросив восхищенный взгляд на очаровательную пару, радовавшую его взор (недаром же он был человеком искусства!), он быстро вернулся к реальности .– опасной и пугающей. Не слишком-то беспокоясь о том, что он нарушает уединение (хотя и мнимое) юных влюбленных, писатель бесцеремонно воскликнул:
– А господин де Пардальян?! Не следовало бы его забывать!